Есть реки малые в России

* * *

Две лыжни, как железные рельсы –
Две раздельно бегущих судьбы…
Я зашёл бы к тебе, обогрелся,
Да вот только дорогу забыл.

Помню в печке высокое пламя,
Небольшую поленницу дров…
Ты прости за недолгую память,
За короткую нашу любовь.

Я спешу, безрассуден и волен
До родимого в жизни сельца.
На белёсое голое поле
Голубая слетает пыльца.

Жжёт морозец со злостью весёлой.
И стоит, не колеблясь, вдали
Столб огня в небеса вознесённый
Над заснеженным краем земли.

* * *

Доброе что-то случится.
Недоброе – перегорит.
Вечер осенний лучистый
Над родиной малой стоит.

Русским народом любима
За тонкую стать и красу,
Вышла к дороге рябина,
Кисти держа на весу.

С лета ещё наливалась,
Только теперь пролилась
Ягоды спелая малость –
Самая, самая сласть.

Водонапорная башня.
Комплекс колхозный вдали…
Кормилица чёрная пашня,
Милость родимой земли.

Осени поздней усталость.
Листьев осыпанных тлен…
За милость земли и за сладость,
Что предложу я взамен?

Дождь в конце лета

                   Милая, даже встреча с тобой
                   Проще, чем встреча с дождём в дороге.
                                            Павел Васильев

Пожухлые листья срубая,
Дождь сучит суровую нить.
И больно, и сладко губами
Высокие капли ловить.

И больно, и сладко губами
Твоё запрокинуть лицо…
Ненужные листья срубая,
Дождь метит тяжёлым свинцом.

Природе знакомы потери.
Где выронишь, – там не найдёшь.
Ты вышла в открытые двери.
В какие ты двери войдёшь?

Мы ловим друг друга губами,
Но эти потери не в счёт.
Нам корни с тобой подрубая,
Холодное время сечёт.

Дом у дороги

                                      И палисадник под окном,
                                      И сад, и лук на грядах –
                                      Всё это вместе было дом,
                                      Жильё, уют, порядок.
                                               А.Твардовский

Бьют житейские волны накатом,
То штормит непогода, то штиль.
Старый тополь над крышей покатой
Парус лета уже распустил.

Солнце греет сосновые стены
И карниз с кружевною каймой.
Опадает черёмухи пена
За его невысокой кормой.

Отчего же на палубе пусто?
Лишь от облака лёгкая тень…
Сжало грудь невесёлое чувство
В этот тёплый и радостный день.

Двери в дом перекрещены косо.
Две тесины, два горьких весла…
Где ж твои пассажиры, матросы?
Их какая волна унесла?

Не боясь ни злодея, ни вора,
В одинокой печали своей
Дом несётся по русским просторам,
Как летучий голландец полей.

Дом

Моя изба. Родительский мой дом,
Да обойдёт тебя моё забвенье!
В конце села за высохшим плетнём
Покой души – моё отдохновенье.

Ты обветшал.
Ты в землю врос корнями.
Уютен мир твой, сумрачен и тих.
Течёт в траву затейливый орнамент
Померкнувших наличников твоих.

Сквозит чердак, набитый воробьями.
Там крепкий дух обкошенных полей…
Твои бы стены оклеил рублями
Наместо старых выцветших шпалер.

Сидит хозяин, хмур и нелюдим,
Под поздним солнцем на завальне горбясь.
Жестока осень! Всё короче дни.
Зову отца, а он не хочет в город.

Впотьмах пошарю в ледяном закуте,
Печь разожгу – дрова мои сухи,
И ты трубою красною закуришь,
Попыхивая в сумерках глухих.

В сей поздний час, висок ладонью стиснув,
Смотрю, как пламя мечется, маня,
Как будто жизнь вся не имела смысла
Без этой вот минуты у огня…

* * *

За что ты мне врезалась в память?
Ну, детство.… Ну, школьные дни…
Сними ты с души моей камень!
Закройся! Лицо отверни!

Над каждой дорогою в мире
Есть место счастливой звезде.
Ступай ты, пожалуйста, мимо.
Года, как круги по воде.

Что я тебе, девочка, сделал?!
Обиды и зла не таи.
Ведь вон, сколько зим пролетело.
          А ты всё босая стоишь.

Есть реки малые в России

Волной высокой не форсили,
Чтоб белый парус пузырём…
Они текут, едва осилив
Весь в корневищах чернозём.

Не в тесном ложе из бетона,
Храня упрямую струю,
Несут до Волги или Дона
Кровинку русскую свою.

…В краю, где звуки невесомей,
Возник под вербою родник,
Взяв от земли немного соли
И пота прадедов моих.

И вот уже, глазам не веря,
Кричу себе: «Остановись!»
У ног течёт и моет берег
Речушка детства – Ломовис.

Бежит к деревне от деревни.
Степные травы напоя,
И не теряет след свой древний,
И не даёт воде стоять.

Здесь годы всякие бывали,
Ходили горе за бедой.
И вдовы слёзы омывали
Её живительной водой.

Журчит, к земле своей ласкаясь,
Всё перевидавши сполна.
Знать потому волна морская
Нахлынет – горько-солона.

* * *

Ещё в деревне кони ржали,
Весёлый ливень землю грел.
Ещё торчал осколок ржавый
В берёзе старой на бугре.

И голосил петух горластый.
Как бригадир, на весь район…
Ещё сукном трофейным хвастал
Культяпый дядька Парамон.

А ты растила безотцовщину,
Моя великая страна.
По вечерам в траве некошеной
Стояла полная луна.

Закаты таяли кроваво,
И над житейской той бедой
По вечерам, по зыбким травам
Ходили бабы за водой.

Ютились горестные мысли.
В тумане реченька бела.
А за плечами коромысло,
Как наболевших два крыла.

Ходили бабы на закате
По большаку на край села,
Где, в общем горе так некстати,
Сирень махровая цвела.

Цвела сирень – как искупленье.
И даль сверкала синевой.
…Я опускаюсь на колени,
        О, берег детства моего!

Ещё вода шумит по водостоку…

Ещё вода шумит по водостоку.
Ещё, клубясь, не кончилась гроза…
По витражам, по стёклам мокрых окон
Закат скользнул, как бритва по глазам.

В том ослепительном,
В том мире неприступном
Меж тьмой и светом
Вечная игра.
Там, если ветер, то всегда попутный.
Там, если худо, то не без добра.

Сыновья память
Неподвластна тленью:
Привиделись над кромкою земли
В причудливых изгибах светотени
Летящие родители мои,

Над зыбью вод
И зреющего хлеба
Летит наш дом с ветлою у крыльца,
Где мать с отцом без ропота и гнева
Несли свой крест до самого конца.

На небесах
Не покидай их, Боже!
Прости им жизнь, что канула во мгле.
Нужда и труд – две непосильных ноши
Согнули их до срока на земле.

Сквозь толщу туч,
Что над землёй нависли,
О, Господи!
Я пью твой жизни мёд.
Кружась у ног
И загребая листья
Попутный ветер
И меня несёт.

Стихи о Тамбове

На лице азиатская мета,
И славянская грусть на лице.
Пламя белое знойного лета,
Божий храм в золотистом венце.

Погуляет душа на просторе!
Во все стороны синяя гладь…
Далеко тебе, город, до моря.
А до поля – рукою подать.

Ты любовью мне сердце поранил.
Приворотным вином опоил…
Тянут в небо подъёмные краны
Журавлиные шеи свои.

Птицы спрятали в дупла свирели,
И у лета на самом краю
По обычаям русским присели
Перед дальней дорогой на юг.

Я и сам в вайсенфельдских рассветах
О тебе тосковал неспроста
В гимнастёрке защитного цвета
Впереди пограничных застав.

Заиграет гармошка «Страданье»,
Запечалятся волны на Цне…
Ах, какое у речки названье,
Словно твой поцелуй в полусне.

Пусть сквозит азиатская мета
На открытом славянском лице…
Белый пламень усталого лета.
Белый храм в неприступном венце.

Ещё раз о Тамбове

Не сказать бы мне лишнее всуе,
Продираясь сквозь уличный шум…
Город мой, я тебя нарисую.
Город мой, я тебя опишу.

Снег ползёт под ногами подталый.
Башни кранов ушли в небеса.
Там, где белые встали кварталы,
Я на стройках горбатился сам.

Только старый мне город роднее,
Он утеха для русской души.
Чья-то юность там новая зреет,
И опять на свиданье спешит.

Не имел я с подонками дело,
Хоть кричал, задыхаясь, «Ура!».
Моё бедное детское тело
Коммунальная грела дыра.

Я молюсь, хоть и это не ново:
«Сохрани, Боже мой, и спаси
музучилище – гордость Тамбова,
Зоин памятник – гордость Руси».

Где театр изогнулся подковой,
Где есть дом под чиновную рать,
Чёрный идол на камне суровом
Тщится Бога за бороду взять.

Там, где облак весёлый клубится,
Где Господь указует перстом,
Небеса перелётные птицы
Над соборным прошили крестом.

Каждый вечер сюда залетая,
С тех краёв, где неведомо зло,
Боборыкина тень золотая
Опускает на город крыло.

Журавель

Оскудели грунтовые воды,
Вот бадья зацепилась за мель…
Тянет шею к небесному своду
Над колодцем моим «журавель».

Что за птица?
Ни перьев, ни пуха.
По жердине скользнула рука.
О, метафора русского духа!
Золотой произвол языка!

Где за избами поле да выгон,
Да полоска неяркой зари,
Занесённые в Красную книгу,
Опустились с небес журавли.

Замахали призывно крылами.
Закричали:
– Ты брат нам!
Ты брат!
Есть другие края за морями,
Там, где реки до неба стоят.
Сбрось бадьи ненавистное иго!
На крыло в синь-простор поднимись, –
Занесли тебя в Красную книгу,
Заповедную Книгу Земли.

Горьким криком кричали,
И мимо
Полетели в знобящую даль.
Беспокойным растянутым клином…
Вот и скрылся последний журавль.

Ну, а ночью в пустом огороде,
Где дождинки шуршали в траве.
Долго-долго осенней погоде
Тихо жаловался журавель.

Зазимок

Печаль покинутого поля,
Поблекшей осени наряд…
И нет покоя! Нет покоя
Под низким небом октября!

Где луж осеннее свеченье
И стылость воздуха и губ,
В своём ознобе предвечернем
Листок прижался к сапогу.

Конечно, лист – не птица певчая,
В края иные не дано.
Вот только золотом отмечено
Его прощальное крыло.

А птиц я видел на восходе.
Прошили облако легко…
И был твой поезд на отходе.
И нам до встречи далеко.

«Прости меня, коль не права я!»
права ты, милая, права…
вот-вот на землю снег повалит –
зазимок третий миновал.

Дохнёт мороз январским зноем,
Сухими стеблями шурша…
Невыносимая заноет
На светлой пустоши душа.

Приважу в горнице синицу,
И – тише памяти укол…
Открою Пушкина страницу
Нетерпеливою рукой.

Звёздный путь

                                      М. Ю. Лермонтову

Там – звёздный путь кремнист и млечен.
Здесь скрип дубовых половиц.
В разгаре бал. Оплыли свечи.
Оплыли плечи у девиц.

Толпилась челядь полковая,
Сдурев от сплетен и зевот.
Хозяйка нервно тосковала,
И притомился банкомёт.

Как звонко денежка дрожала!
Как разом смолк картёжный хруст,
Когда сверкнул, как сталь кинжала,
Экспромт убийственный из уст.

Бледна ладонь. Ладонь воздета.
Улыбка горькая остра…
Страшна ирония поэта,
И ставка бешено росла.

А на челе глаза нагие
И яд презрения в душе.
Шептала юная княгиня:
– Опасно шутите, Мишель!

Пусть завтра проигрыш возможен,
Но будет проклятый в веках
Провал ствола, как рот вельможи,
Где зуб оскаленный курка.

Я всё про это. Всё про это.
Строка полночная грызёт…
Не надо ставить на поэта,
Вам всё равно не повезёт.

Земля весенняя

Я стучусь в её недра киркою.
Вот земля мне уже до плеча.
Пахнет свежая глина бедою
И холодною влагой ключа.

Жизнь бушует и справа, и слева.
То ли вечность сулит, то ли миг…
Вылезает трава на пригревок
Из подземных убежищ своих.

Мы ещё не дожили до лета.
Но ушли от метельной зимы.
Листья тянутся к белому свету,
Корни тянутся к сердцу земли.

Час придёт с белым светом расстаться,
И ты ляжешь лицом на восток,
И не сможет никто докричаться,
Только сердце заденет росток.

Живая вода

                            Иных времён татары и монголы…
                                               Н. Рубцов

Блюминги, слябинги, домны, мартены,
Живая вода в решете…
Всё это Ивана, сына Матрёны,
Того, что живёт во тщете.

В домнах чугун, а в мартенах – железо,
В скважинах нефти потоп.
Иван оглянулся, – всё мигом исчезло,
Осталось в руках решето.

Зелёная медь орденов и медалей…
Ивану награды не впрок!
Пришли говорливые люди и дали
Кличку Ивану – «Совок!».

Потом заманили в словесные дебри
И разум за ум завели,
Иудино семя, полпреды отребья
И новых вождей холуи.

Блюминги, слябинги, домны, мартены,
Нефть, как живая вода, –
Всё это Ивану, сыну Матрёны,
Уже не видать никогда.

– Врёте, поганцы! Ещё ведь не вечер! –
Ему донеслось от молвы.
Поднялся Иван, распрямил свои плечи,
Глядь, а он ниже травы…

Что за колдун запредельного края?
Чья на тебе ворожба?
Крестная сила, да сила земная,
Трёхперстьем святым отмахни ото лба.

Вмиг расползутся жуки-скоробеи,
Конь под Иваном порвёт удила.
Медленно, медленно силушка зреет.
Скоро вершатся дела.