Откровенный разговор

«Самый откровенный разговор – это разговор с самим собой. Может быть, не каждый такой... но последний?»

На чтение потребуется 37 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Теперь он совсем редко бывал дома, деньги (ещё больше – и главное не было вопроса, чтобы отказываться, это была зарплата!) посылал в конверте, оставляя себе совсем немного – время от времени изнашивались ботинки, или вот иногда кренделя какого хотелось (прихоть, да – но какая вкуснятина! умеют тут..), а то вот ещё с девушкой он познакомился.. Он не то чтобы был очень расположен к знакомствам, да и времени почти не было для этого. Впрочем, она работала совсем рядом – белила помещение только выстроенного соседнего дома. Как–то всё само собой началось – сначала говорили о работе, каждый рассказывал о том, как попал сюда, где жил до этого, как «эта война» изменила жизнь (он сказал, что у него нету теперь отца, она – что никого) – и ему было, в чём сам он не сразу мог признаться, приятно вести эти разговоры в минуты досуга – почти ни о чём, стоя на солнышке, в стороне от общего движения машин и измазанных извёсткой, раствором, просто в пыли людей... – и не хотелось уйти, присоединиться к ним, а вот бы ещё постоять так, ощущая щекотку внутри, поговорить, вспоминая приятные подробности детства: «А я, слышь, Люба…» – «А вот я, Федя, знаешь!..» Он был как под каким-то гипнозом; они стали видеться чаще, ещё и вечером поле работы, – когда открылся после реставрации первый кинотеатр, она рассказала ему, а он предложил сходить; он оставлял деньги, чтобы угостить её мороженным, или ещё чем-то (она любила зефир), или, может, однажды всё-таки сходить не в кино, а в театр – говорят, это что-то особенное, очень культурное!

В очередной раз приехал домой не один.

– Мама, это Люба…

Мать улыбалась, вздыхая, по традиции ещё не веря, но уже обдумывая будущее молодых... Ему было девятнадцать, когда они поженились, а ей – семнадцать. Жили сначала в городе в общежитии, переходили с одной стройки на другую; Фёдор продолжал посылать домой деньги, вскоре в городе появилась и сестра, а потом и брат – она поступила в институт, на какую-то химию свою, а брат пошёл работать на металлургический завод, раскинувшийся на окраине города.

– Как же мать там одна? – спрашивал их Фёдор.

– Хорошо. Езжайте, говорит, – в городе теперь вся жизнь, как раз вам, молодым...

 

Уговаривали её тоже приехать – каждый из детей, и не раз, – нет, говорит, не поеду... а Фёдору в последний приезд (он приехал один) сказала, когда он опять начал разговор о переезде:

– Да нет, сынок, уже поздно – смыслу нету...

Он сразу же понял, смотрел на неё долго и по-особенному – она была устала и смотрела и на тебя, и сквозь. Уже и не касались того, он догостил день, наутро простился, поцеловал её, обнял крепко и уехал.

Знал, что уже не увидит? Может, и знал… (конечно, то было только малое чувство, и он ничего не мог сказать брату и сестре!..)

Он умерла две недели спустя и, как сказал доктор, живший через дом, «скоропостижно»:

– Только за мной послать успела.

– А слова, – спрашивала сестра, начитавшаяся книг с романтическими финалами, – сказала что-то напоследок?..

Фёдор лишь вздохнул на её глупый вопрос, но ему вдруг тоже стало интересно: что мать могла сказать…

– Да ничего особенного, – ответил доктор. – Сказала: «живите вы...»

...что-то в этот момент непонятно сжалось у него внутри – и он не вспоминал об этом за всю жизнь ни разу...

– А, – вспомнил доктор, – ещё добавила: «тут». Да, так.

 

«Живите вы – тут...»

 

– живо представился тогда ему её голос, и тронуло непостижимо: возникшее из чистого источника и в нём же растворяющееся, звеня хрустально… – что-то таинственное, самое правдивое...

Но и тогда он не думал о смерти. Ему даже не было её жаль – то невыразимое чувство, его отзвук остался в душе и успокаивал. Если бы он стал вспоминать, размышлять, возможно, случившееся показалось бы ему чем-то страшным, навалилось бы на него – и он плакал бы на похоронах, как сестра, или изо всей силы сдерживал слёзы, как брат, а так... Он вернулся в город к своей жене, даже с каким-то новым воодушевлением... «Живите вы тут». Только в тот день, ранним утром, сразу по приезде подходя к дому, где тогда они жили, он повторил единожды эти слова – а потом уже возвращался только как к чувству: да, жизнь – эта, тут которая – завершается, и что-то «там», потом… – но теперь время жить именно ЭТУ жизнь – их время! («Твоё...» – тихонько, и для самого себя поправлял Фёдор.) Вот он и жил...

 

Но в городе они пробыли не так уж долго. Большая стройка не завершилась, строить и восстанавливать ещё было что, – но немного утихла. Для начала настроили – теперь обживайте! Везде ещё было много работы, а с его упорством, умением вникнуть едва не в любое дело, где требуются не только руки, но и голова... – «Ты бы в городе мог стать ого-го!» – сказал ему однажды один прораб. Но Фёдор только покачал головой, – не хотелось ему «ого-го», он и не знал этого – а ему вот хотелось снова в село, там чище, проще, настоящей... – там атмосфера другая (если сказать по-научному). Он говорил с Любой, и она отвечала: «Если тебе так хочется...» Сначала видно было, что она немного сожалеет. Ей хотелось бы остаться в городе… но вдруг какая-то другая мысль занимала её – и она уже спрашивала: «А куда же? Куда мы поедем? В твоё село? В моём, наверно, уже и мухи сдохли...» Он ещё не знал, но ему отчего-то желалось совсем нового – невиданного, но своего! Только где его найти – не кататься же по сёлам день-деньской, ища этого...