Откровенный разговор

«Самый откровенный разговор – это разговор с самим собой. Может быть, не каждый такой... но последний?»

На чтение потребуется 37 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Посвящается Д.

 

 

 

 

 

 

Что сделал ты в своей жизни? Для других?.. Да хоть для себя! Сначала для себя – жил зачем? Вот-вот, зачем. Взгляни, пока не поздно. Ничего сделанного уже не изменишь, но оно тебе скажет, правильно ли ты поступал... по своему закону ли правильно – кому тебя судить, когда ты один?! Некому. И однажды один останешься – непременно. Не убежишь. От других всю жизнь бегаешь, лицемеришь, уважения выпрашиваешь – а что сам?

Сделай что-то, что твою жизнь оправдает, – зря ли ты родился на свет? Так, чтоб вспомнив потом, сказал: «А вот и хорошее…» Может, для кого-то, а может, для самого тебя. Тут только твой суд, твои законы, твой ясный ли, затуманенный взор. Ну а не успел – то, что ж... Может быть, Господь тебе и даст другой шанс – если увидит, что ты ещё хочешь чего-то сделать. Хочешь?.. А чё ж не делаешь?!

 

Фёдор открыл глаза и с первой же мыслью улыбнулся облегчённо… Уже не надо бороться. Теперь скоро; ещё немного этих неудобств – может, день, может и... неважно. Ну а потом... Странно, он совсем не боялся смерти. Хотя странно, только если смотреть на то, как её страшатся все остальные; сам же он почти никогда не думал об этом.

Всё некогда было. А выпади свободная минутка... – конечно, работа оканчивалась в конце дня, и был перерыв на обед, и целые свободные, а точней, пустые дни... Но в конце дня он был уставший: раздевался, будто слыша наяву гудение рук и ног, снимал пропахшую потом, иногда смазкой какой-то, иногда древесным лаком или краской, или дыма, или земли запахом, простую свою одежду (сколько таких полотняных рубашек и грубых штанов, превратившихся в тряпки, пропитанные потом, с въевшейся навсегда землёй, каким-то мазутом, он выбросил в огонь, – тогда всякий раз были напоготове другие, сшитые Любой и ждущие в сундуке своего времени), потом, помывшись и повечеряв, ложился на скрипучую кровать, которая стояла в этом доме, ещё когда они въезжали сюда; а матрас один на всю жизнь, зашитый сто раз… но поистине царское ложе после рабочего дня! – и, накрывшись лёгкой простынкой летом, а зимой плотным одеялом из шерсти, он почти что сразу… Был, может быть, момент, может, пару секунд – кто их измеряет?! – конечно, было время до сна – глупость, если говорят: «Уснул сразу же» – да ты и не просыпался! ...Пару минут гудящей тишины – не понятно, что это гудит... – не те же самые ноги? – да нет, как будто в голове что-то. Пару минут тишина гудела – он просто лежал, чувствуя, как приятно расслабляются конечности, иногда – странное дело – ощущая, будто не твои это, отрешён от них… ничего он не вспоминал, никогда ничего особо не планировал в эти моменты – всегда завтрашний день сам говорил за себя, приходя сегодняшним утром. Непонятно, чего ждут люди, думая о следующем месяце, годе... десятилетии! Всё это как маски – а под ними всё тот же, приходящий пасмурно или ярко, да неважно как – но приходящий, снова и снова, сегодняшний день. ...Этот же промежуток темноты (глаза закрыты), гудящей тишины (гм…), тела после трудов дня... Как и куда потом всё терялось, неизвестно. Просто ты просыпаешься утром – день! (как удар в колокол). Ну здравствуй, здравствуй... – и всё уже само собой начинает разворачиваться...

 

Ну а в обед – что в обед... Он ел!

Бывали, правда, времена вынужденного бездействия. Природа всё-таки, с ней надо считаться. Он работал и в дождь, и зимой, в слякоть возился в сарае – умений, собственных надобностей и чужих просьб всегда было достаточно, чтобы занять себя, – не просто занять, а применить к делу, сделать полезное! Но иногда обстоятельства складывались так, что оставалось только сесть в доме и сидеть сиднем. Люба радовалась! Но он сидеть долго не мог – уходил бродить по полям, отговорившись про что-то, и только если погода совсем никудышная, дождь льёт и молнии, и ветер, или снежный буран – тогда (куда денешься!) сидел.

Она его всё время пыталась склонить в какой-то свой разговор... То соседи то да это, то вот на рынке с ценами что-то неправедное творится… Ему было неинтересно, он даже притворяться не мог, что интересно, – просто сидел молча, а она говорила, видимо, ничуть не смущаясь невниманием таким… В эти незаполненные моменты он начинал думать, да... – думал о работе. Сам про всё забывал и думал о завтра, а то и до следующей недели добегал: вот это бы и другое, да если погода снова не подведёт… В конце концов всё-таки выливалось ему это боком. Сны ночью начинали сниться – и тревожные, и суетливые, где он уже пахал или строгал что-то, или сколачивал, и что-то вдруг помешает – то дождь, то солнце… то человек какой странный! А на следующий день не свеженьким, готовым к делам он вставал – вскакивал, чтоб исполнить намеченное (которое тут же появлялось перед глазами), бежал куда-то, спотыкался – и весь день мог пройти в бесплодном угаре; а потом уже вечер – правильно ли всё сделал?, – затем снова сны, и снова день, тоже запланированный… Он быстро понял, что так нельзя и решил СОВСЕМ ПОКОНЧИТЬ С БЕЗДЕЛИЕМ! Теперь даже в непогоду, в досуг он не давал себе думать, пред- и рас-полагать – пускай там, ежели есть кто – Его дело; мы же... Да хоть что! Он стал больше общаться с женой и помогать ей, освоил некоторую домашнюю работу... Несколько раз он пытался читать книги – но прекратил: такую чепуху там всё время пишут – всё не то, пустые выдумки!.. Нет, наше дело руками махать, не просто махать – как эти боксёры, что мозги разбросали по манежам всего мира, – а махать с толком! Он и успокоился, а потом понял, что эти моменты ничегонеделанья были даны не с дьявольской целью, а чтоб просто отдохнуть, перехватить воздуха пополнее – и после с новыми силами... Вот тут он верил в Него (там Он, наверху, или где... неважно). В Того, Кто даёт отдых и потом разрешает снова работать; Тот, Кто работягу обеспечивает трудом, а праздному... тоже даёт жить зачем-то... Впрочем, Фёдор в чужие жизни не лез, ему своей было совершенно достаточно. Он видел, как люди иные маются вокруг – кто-то пьёт, кто-то портит другим и себе жизнь разными способами – что он мог сделать, так они сами решили – да и видел, что не будут слушать они его, не поймут… А главное, не знал бы, что сказать, поставь перед ним такого заблудшего. Фёдор умел жить свою жизнь, только её, – видел, где стоять, где идти, а где повернуть... Ну а другие – что же они, сами-то не видят?.. Видят, а делать не хотят.

 

А вот о смерти не думал. Что ещё за вопрос – известно, умрём! Как? – ещё глупее выдумали. Вот так: бааац! Нет, он не шутил – не с кем; ни с собою, ни с другими он не обсуждал такого вопроса. Ну разве что пару раз (за 76 лет – да может, уже и легкомысленно...) представил. Что он мог представить? Что вообще может человек представить – то, что видел. Значит, так тогда – укладываемся, складываем руки, вот так, глаза закрыть и... перестаём... Перестаём что?? Фёдору казалось, что он понимает, что такое смерть, – такое лёгкое и исчерпывающее понимание, словами трудно передаваемое, только терящееся за ними, – потому он и не говорил, а если шальная мысль, меж двух работ, залетала об этом в голову, оно (понимание) всплывало и мысль растворялась в нём. Ни на миг не обременён, не растревожен – можно действовать дальше; всё-таки мысли эти помеха труду!..