Воздух

 

 

 

Шёл дождь. Он оставлял следы на окне, когда ветер задувал его туда. Маленькие капли вдруг появлялись на стекле, а потом они вновь шелестели в кустах и мочили гравий дрожек. В доме горело электричество, день был тёмный, сумрачный; на небе были тучи.

Вера закрыла дверь в комнаты, чтобы запах кухни не попадал туда и не застаивался там: она этого не любила. Скоро должен был вернуться муж, и она поставила греться на плиту большую миску супа. Свой завтрак она уже съела и теперь смотрела в окно.

Её знобило. Повсюду в доме было сыро, только на кухне у плиты могло быть уютно. Вера одевалась по утрам в толстый свитер и шерстяные спортивные штаны. На не любила этот дом с тонкими бетонными стенами. Вокруг был лес, и в ноябре он был мокрым, тихим и холодным. С неба сыпался дождь, и облака закрывали горы наверху. Ей не нравилось здесь жить, она с большим удовольствием поселилась бы внизу, в посёлке, среди людей, а сюда, в жилище лесника, редко кто заглядывал.

За окном она видела кусты смородины и угол гаража, на крыше которого разросся виноград – туда прилетали дрозды клевать оставшиеся синие ягоды. Дальше виднелись светло-коричневые верхушки необлетевшего дубового леса, а на другом берегу ручья – зелёное пятно сосен с серыми стволами. Зимой они иногда покрывались снегом, и это было очень красиво. Серые дубовые листья держались на ветвях круглый год, и оттого лес казался густым и шуршащим, даже когда намокал под дождём. Сверху были скалы, над ними – яйла, а вниз от кордона вела грунтовая дорога, где были посёлок, магазины, школа, гостиницы и море.

 

Вера включила радио. Предавали новости. Где-то разбился автобус с детьми: отказали тормоза. В ближайшие дни погода не улучшится – наступает фронт пониженного давления. Морская вода у берегов Евпатории – 16 градусов. Как медленно остывает, подумала Вера. Этим летом она купалась всего несколько раз.

Зазвучала музыка, сначала «Hey Jude» Джона Леннона, потом по-русски – «Несчастный случай». Песня называлась «Вечная актриса» или как-то похоже. Там пели о какой-то женщине, любящей столицы и ночную жизнь, снимающей и надевающей маски. Интересно, есть ли такие люди в жизни? – думала Вера. Сама она таких не встречала. Так же, как и не знала столичной жизни. Как-то раз она была проездом в Киеве, но это не в счёт. Песня показалась ей очень чуждой и оттого лживой и далёкой, даже «Hey Jude» была куда ближе и понятней – она напоминала о детстве и, почему-то, о матери. Как иногда случалось, радио оставило странное, тревожное чувство, оно говорило ей, что за пределами её жизни есть очень много неизвестных ей вещей, хоть и далёких, но очень конкретных – доносящаяся по радио музыка прямо демонстрировала ей это. Раньше Веру это так не задевало, а вот теперь тревожило.

 

Муж запаздывал. Это раздражало её: она рассчитывала после завтрака заняться стиркой и хотела приступить к этому побыстрее. Отобранные вещи уже лежали в корыте возле стиральной машины. Чем раньше она начнёт, тем раньше закончит, но муж всё не появлялся. По будням он отвозил Лариску в школу, потом завтракал и ехал в контору или на обходы. Было уже 9 часов, давно пора.

Сегодня она собиралась спуститься вниз, в аптеку и магазин, но говорить об этом мужу она не будет: он наверняка захочет сам её туда отвезти и станет настаивать. Ему очень нравилось ездить за покупками всем вместе, а ещё то, что на это тратился казённый бензин. Возможно, он стал бы к ней приставать, пока они не выехали из леса, а этого Вера терпеть не могла. В посёлке он начнёт болтать с каждым встречным и предлагать подвезти. Нет, лучше уж она сама сходит вниз, пусть даже и под дождём. Тем более что сегодня ей нужны были прокладки, о которых она даже у старухи-аптекарши могла спросить лишь с огромным трудом. Часто, когда в аптеке были посторонние люди, она просто не могла туда войти.

Вера посмотрела на себя в зеркало. Ей хотелось обновить причёску, но она только выше подобрала волосы и заколола их пластиковой прищепкой. Хорошо, что её мало кто видел здесь, в этом свитере и носках, но даже надень она своё новое платье, это всё равно никому не было надо, а в посёлке зимой ходить в таком некуда. Глаза без туши на ресницах казались заспанными, но Вера решила, что подкрась она сейчас глаза, Марк решит бог знает что. Вместо этого она взяла с буфета пачку сигарет и вышла курить во двор: у мужа была астма, и курить на кухне было нельзя.

 

Марка всё не было. У Веры это вызывало досаду и раздражение. Уж лучше бы он совсем не появлялся к завтраку, но нет же, придёт обязательно, только, опоздав. Она знала, что он никогда не пропустит завтрак, скорее, вообще не будет в такой день работать. Ни одного единственного раза Марк не пропустил завтрак, только в выходные готовил он сам, а Вера спала. И так было все годы, сколько она здесь живёт, все пять лет.

У Веры вызывал тупое раздражение тот факт, что из-за неаккуратности мужа она не успеет начать дела вовремя и не сходит в посёлок, но откладывать запланированную стирку на завтра она никогда не стала бы. Она терпеть не могла корзин с грязным бельём, если те стояли дольше отпущенного им срока, она просто бесилась, когда такое случалось. Но вот Марк, наконец, идёт; сначала он хрустел гравием двора, а потом его сапоги застучали по бетонному порогу кухни.

– А где машина? Почему пешком?

Марк снял вязанную шапку и в обуви сел за стол. Он помешал ложкой остывший суп и взял в руки луковицу, собираясь её чистить.

– На ремонт поставил, – наконец сказал он и клацнул ложкой по краю миски. – Подогрей, холодное.

«Как он будет водить Ларису в школу? Он будет её пешком водить? А вдруг дождь?» – думала Вера.

– А как ты будешь водить ребёнка по утрам?

–  Да к вечеру заберу уже. На один день, – сказал Марк и снизу посмотрел на неё. – Всё в порядке.

 

Вера ушла в комнаты. Её день разлаживался, всё шло как-то не так. Она перебрала постельное бельё в шкафу и отнесла в душ ещё одну простыню – та была в ногах серая от грязи. Она дожидалась, когда муж доест и уйдёт, делая вид, что занята. Вскоре на кухне хлопнула дверь, но потом Марк показался в окне и сказал:

– Я тут кое-чем займусь. Я пока дома.

Вера пошла на кухню. Присутствие мужа ощущалось ею, как яркий свет глубокой ночью, который хочется поскорее выключить, или, как неприятный запах. Она готова была это терпеть по вечерам или в выходные, но не в будни, не сегодня. Её ждала стирка, она собралась сходить в аптеку уже несколько дней – и вот на тебе! – всё шло насмарку.

 

Она вышла во двор. Марка нигде не было видно. Вера прошла мимо гаража и пустого свинарника и увидела мужа, который приготовлялся работать, держа в руках лом и присматриваясь к полуразобранной старой стене. Он стоял к ней спиной и не видел, как она подошла. Потом Марк начал вбивать лом в цементные швы и выворачивать глыбы дикого камня, иногда пиная их сапогом – стена была уже невелика, по пояс ему. Вера наблюдала, как он работал – хоть и тяжело дыша, он с какой-то небрежностью разваливал толстую стену, а потом стал кидать камни в одну кучу. Тут он увидел её.

– Пришла посмотреть? Давно хотел заняться. Только мешает, – сказал он.

– Ты на работу пойдёшь?

– Куда я без машины?

Раздражение прямо-таки захлестнуло Веру. Она терпеть не могла этого выражения недоумения и неопределённости, которое появилось сейчас на его лице.

– Смотри, уволят, – сказала она, помолчав. Дом и машина, которые у них были сейчас, принадлежали лесничеству, и оно легко могло отобрать это у них. Вера знала, что это всегда беспокоило Марка, и сказала теперь об этом, чтобы сделать ему неприятно. Но очутиться без жилья она и сама боялась пуще смерти. – Куда мы тогда денемся?

 

Она стирала грязные простыни, джинсы и носки с каким-то остервенением и машинально. Стиральная машина шумела, и в ней переливалась вода. Как он противен ей! Вера была старше мужа на три года, и он казался ей юнцом, глупым и всегда растерянным. Она вышла замуж с трёхлетней дочкой и оттого не любила Марка – она чувствовала себя зависимой от него. Куда они пойдут, если он вдруг выгонит их? А ещё ей не нравилось жить в лесу, ей было это скучно.

«Марк». Даже это имя она никогда не произносила ни вслух, ни про себя. Странное, глупое имя. «У ялтинских мужчин часто встречаются странные имена: Артур, Валентин, Марк», – думала Вера.

Она слышала, как работал муж – равномерные глухие удары по камню то затихали, то вновь возобновлялись. Вера знала, как тяжело он дышит сейчас, как свистят его бронхи от тяжёлой работы. Здесь, среди горного воздуха, ему, наверное, куда лучше, чем было бы в городе. Вот сейчас опять начнёт, – ждала она в периоды тишины. «Что бы он сделал, если бы я изменила ему? – думала она. – Интересно, выгнал бы он меня? Да нет, не обязательно». Она вспомнила кафе в посёлке, куда они иногда заходили, забрав дочь с занятий – там и зимой всегда были люди, приезжие и местная молодежь.

Она с удовольствием изменяла бы Марку, если бы не зависела от него и встречала больше мужчин. Раньше, до родов, она бы и не взглянула на такого парня – он подвернулся, когда она уже решила, что будет воспитывать дочь одна. Теперь у неё был свой дом  и твёрдый жизненный распорядок, но она иногда была уверена, что одной ей было бы куда лучше. Раньше бы она смеха ради наставила ему рога и отправила бы.

Вдруг ей отчётливо, до мелочей представилось, как задыхающийся Марк вваливается в дом, как, хрипя и бледнея, с застывшими, полными ужаса глазами выдёргивает он ящик из буфета, ища свои лекарства, и она с ледяным восторгом видит, что один флакон пуст, и другой тоже, и как он прижимается спиной с побелённой стене, и сползает вниз, а его собачьи глаза смотрят на неё, ищут её взгляд, а она отворачивается и вдыхает заполнивший дом ветер, этот холодный воздух, эту свободу.