Метаморфозы одного сна

На чтение потребуется 15 минут | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за май 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

 ко «Cну Колриджа» Борхеса

 

 

В своём рассказе «Сон Колриджа» Хорхе Луис Борхес повествует о случае, произошедшем с известным английским поэтом-романтиком Сэмюэлем Тэйлором Колриджем (1772–1834). Как-то раз, по причине нездоровья приняв наркотическое снадобье, он берётся за чтение труда Пэрчеса, где шла речь о деяниях монгольского правителя. Через некоторое время сон одолевает нашего поэта, и во сне он явственно видит лирический фрагмент необычной красоты, воспевший небесное великолепие дворца, спроектированного и созданного из грёз монгольского владыки. Проснувшись, он в спешке начал записывать мифические строки, опасаясь утерять фрагменты в силу верно подступающей реальности дневного мира. Но, как это всегда бывает, нежданный визит прервал работу. «С немалым удивлением и досадой, – рассказывает Колридж, – я обнаружил, что хотя смутно, но помню общие очертания моего видения, всё прочее, кроме восьми или десяти отдельных строк, исчезло, как круги на поверхности реки от брошенного камня, и – увы! – восстановить их было невозможно». Несмотря на это, именитые современники поэта высоко оценили и те фрагменты неоконченной поэмы.

Затем рассказчик уводит нас в экскурс и знакомит с более или менее схожими казусами, случившимися с другими персонажами истории. Так мы узнаём о сверхъестественном влиянии снов на композитора Джузеппе Тартини (соната «Trillo del Diаvolo»), на Роберта Льюиса Стивенсона («Олалья», «Джекил и Хайд»). Тартини в бодрствующем состоянии попытался воспроизвести музыку сна; Стивенсон получил во сне сюжеты, то есть общие очертания. Удивителен и случай, связанный с Кэдмоном – первым церковным певцом англичан. Уже немолодой и бывший простым пастухом Кэдмон как-то раз улёгся спать в конюшне, среди лошадей, и вот во сне кто-то позвал его по имени и приказал петь. Кэдмон ответил, что не умеет, но ему сказали: «Пой о начале всего сотворённого». И тут Кэдмон произнёс стихи, которых никогда прежде не слышал. Проснувшись, он их не забыл и сумел повторить перед монахами соседнего монастыря. Читать он так и не научился, но монахи объяснили ему тексты Священной истории, и он, «как доброе животное жвачку, пережёвывал их и превращал в сладостные стихи, и таким образом он воспел сотворение мира и человека, и всю историю, рассказанную в Бытии и Исходе сынов Израиля, и их вступление в Землю обетованную, и многое другое из Писания, и воплощение, страсти, воскресение и вознесение Спасителя, и пришествие Святого Духа, и поучения апостолов, а также ужас Страшного Суда, ужас мук адских, блаженство рая, милостивые и грозные приговоры Господа».

Снова возвращаясь к случаю, подарившему миру несравненную музыку слов, Борхес проводит своего рода анализ проявлений неких тайных сил, породивших (в конечном итоге) незабвенный сон Колриджа. Сон этот привиделся поэту году в 1797, а поэму, извлечённую из недр того сна, с разъяснениями её незавершённости, он опубликовал в 1816 году. Ещё двадцать лет спустя в Париже (впервые в Европе) вышел в свет перевод труда персидского историка XIV века, к тому же главного визиря монгольских правителей, Рашид ад-Дина, где был возвеличен дворец монгольского правителя Китая: «К востоку от Ксамду Кубла Хан воздвиг дворец по плану, который был им увиден во сне и сохранён в памяти». Таким образом, первый сон, принадлежность которого приписывается Кубла Хану, приобщил к реальности дворец, второй же, привидевшийся через пять веков Колриджу, – породил поэму (или начало поэмы), внушённую дворцом. «За сходством снов просматривается некий план; огромный промежуток времени говорит о сверхчеловеческом характере исполнителя этого плана», – заключает Борхес и уверяет, что начавшаяся несколько столетий назад история одного сна ещё не подошла к концу.

 

Теперь настало время уделить внимание некоторым обстоятельствам, оставшимся за гранью рассказа. История и дух Востока, запечатлённые на страницах великих магов слова, полна и другими схожими тождествами. Так, почти за сто лет до грёзы Кубла Хана и ровно за шесть веков до хвори Колриджа, которая породила сон, который породил поэму – в 1197 году классик азербайджанской литературы, основоположник грандиозного стихотворного жанра «Хамса» («Пятерица») Низами Гянджеви создал поэму «Хафт Пайкар» («Семь красавиц»). В поэме Низами воспел великолепие и красу семи дворцов, явленных в ниспосланных ему снах. А так, если снова вернуться к истории создания дворца Кубла Хана, в принадлежащем перу потомка Тамерлана, великому учёному и государственному деятелю XV века Улугбеку – «Истории четырёх улусов» (1425) читаем следующее о китайском походе Кубла (Кубилай) Хана:

Вскоре Кубилай решил остановиться в городе Ултане,

Возле Чаканду обосновал одно (здание),

Эту местность он прозвал Диду,

Там построил здание для размещения трона.

От (сверкания) его земли даже небеса озарились,

Этот трон призывал людей в город,

Кубилай был на нём словно небо и месяц,

Это благое место было подобно раю.

По велению знаменитого падишаха,

Вокруг него возвели стены,

Расстояние от одной стены до другой

Было равно пролёту одной стрелы.

Первая стена называлась Кирйас,

А вторая – была местом эмиров,

Третья – была местом стражи (караула),

А четвёртая – местом пребывания падишаха.

Монголы этому городу дали название Ханбалыг.

Ещё одним из памятников, оставшихся от него,

была большая река,

которая брала воды из реки Зайтун,

(начиналась) от порта Индии в сорока днях пути

и протекала прямо через центр Ханбалыга.

Ширина её была такова,

что люди переплывали через неё на судах,

торговцы для торговли плавали вниз и вверх по ней.

Некоторые говорят,

что длина окружности (города)

равнялась четырём фарсахам,

а другие говорят,

что ширина города достигала четырёх фарсахов.

Истину ведает только Аллах!

 

Ежели мы говорим, что от ханского дворца остались одни лишь руины, а от поэмы Колриджа сохранились всего пятьдесят с чем-то строк, будет уместно вспомнить ещё об одной грандиозной утрате, постигшей великого завоевателя Поднебесной. Когда настало время, Кубла Хан вознамерился покорить и Японию, подобно одинокому кораблю, надменно стоявшему на якоре совсем рядом. Казалось, до неё рукой подать, и всё, она будет, безусловно, покорена! С этим намерением в 1274 году из вассальной Кореи была организована первая экспедиция в составе 900 кораблей, но внезапно поднявшийся тайфун разметал корабли, помешав осуществлению плана. В 1284 году ещё более многочисленная армада попыталась высадить на японский архипелаг 150-тысячное войско. О горе, снова из ниоткуда возникший тайфун потопил несметную флотилию, и все завоеватели, вплоть до последнего нукера, утонули или были перебиты и взяты в плен. И у монголов иссякло всякое желание повторять бесплодную попытку покорения Ямато, а история обзавелась новым словом – «камикадзе», что означает «божественный ветер».

Надо ли говорить, что вся эта история, взявшая начало с далёкого сна далёкого правителя, претерпев всевозможные метаморфозы, продлилась целые века. А я лишь постараюсь связать воедино оттенки того изначального (был ли он изначален?) сна, увиденного в Поднебесной на исходе века Тринадцатого. Примерно так это должно быть:

Кублаханов изначальный сон – сооружение великолепного дворца по эскизам того сна – труд Пэрчеса, прочитанный Колриджем перед сном – ниспослание поэмы, воспевшей несравненное величие дворца – истории Тартини, Стивенсона и Кэдмон – поэма величайшего азербайджанца «Хафт пайкар» – «История четырёх улусов» Улугбека – несостоявшееся завоевание Японии – перевод поэмы Колриджа на узбекский язык в исполнении вашего покорного слуги^[1] – другое эссе к рассказу Маэстро некоего словесника, предпочитающего скрываться под личиной «Нодир Шамс»^[2] – и, разумеется, настоящие рассуждения, что ложатся на лист бумаги, пока я сам продолжаю писать.

Вышеизложенные примеры и ситуации, кроме достославного продукта сна Кубла Хана и поэмы английского поэта, продолжали самодостаточно и разрозненно существовать на перекрёстках истории, пока маэстро Борхес не связал их в одну цепь и не инспирировал и меня внести лепту в эту величавую вереницу тождественных явлений. И наверняка сия преемственность будет ещё долго продолжаться, ибо, как говорил сам Борхес, «если схема верна, то в какую-то ночь, от которой нас отделяют века, некоему читателю «Кубла Хана» привидится во сне статуя или музыка. Человек этот не будет знать о снах двух некогда живших людей, и, быть может, этому ряду снов не будет конца, а ключ к ним окажется в последнем из них».

 

 

*   *   *

 

Postscriptum. Но какова же мораль из всего изложенного? Стоя у подножия рассказа, рассказавшего о причудливых метаморфозах таинственного плана некоего существа, о далёком дворце далёкого правителя, думаю я ещё об одном, не менее достойном возвеличивания, сооружении. Я грежу о Тадж-Махале, об этом мраморном чуде, что уже несколько столетий высится над знойным Индостаном, являясь извечным символом достойного царствования моих предков – выходцев из Андижана. Краткая предыстория, давшая платонический толчок к созданию Тадж-Махала такова, что став в двенадцать лет, после трагической гибели отца, правителем Ферганы, Захириддин Мухаммад Бабур будет гореть желанием воссоздать былую империю своего великого предка Тимура со столицей в Самарканде. В 1497 году ему удалось захватить Самарканд, однако правил он им менее 4 месяцев. Провидению было так угодно, что после неравного противостояния с опытным Шейбани-ханом и из-за междоусобицы среди тимуридов юный Бабур, испив чашу горечи, был вынужден покинуть пределы Мавераннахра. В последующие годы Бабур завоевал Афганистан и Индию, таким образом, положив начало Империи Бабуридов^[3].

Строился Тадж-Махал примерно с 1632 по 1653 годы по велению потомка Бабура – Шах Джахана, в память о своей жене Мумтаз-Махал, умершей при родах. В нём работали 20 тысяч ремесленников и мастеров. Мавзолей представляет собой пятикупольное сооружение высотой 74 м на платформе, с 4 минаретами по углам, к которому примыкает сад с фонтанами и бассейном. Стены выложены из полированного полупрозрачного мрамора с инкрустацией из самоцветов. Мрамор имеет такую особенность, что при ярком дневном свете он выглядит белым, на заре розовым, а в лунную ночь – серебристым. С самого начала Тадж-Махал стал источником восхищения, минуя все культурные и географические преграды, являясь монументом высочайшей любви и преданности достойного потомка великого Бабура – утончённого певца всеочищающей любви.

Именно этот дворец, воздвигнутый правителем-бабуридом, более величественен и грандиозен по существу, чем тот, что был порождением снов монгольского хакана и который побудил английского поэта создать поэму. И было бы справедливо возвеличить в стихах достоинства именно Тадж-Махала – непреходящий символ безграничной любви и преданности, чем воспеть тот, что был возведён в Поднебесной как символ безмерной гордыни Кубла Хана. Воистину, Тадж-Махал и есть истинное творение всех высочайших и божественных чувств, тогда как у кублаханова валгалла не было других достоинств, кроме как то, что он был результатом сонного видения. В довершение всего, построенный в XIII веке дворец Кублы уже канул в небытие, а монумент любви Шах Джахана всё ещё сияет своей красой, маня к себе другие влюблённые души.

Сэмюэль Тэйлор Колридж написал поэму в 1797 году и опубликовал её спустя лишь 19 лет – в 1816 году. И если принять во внимание то, что возведение Тадж-Махала было завершено задолго до этих «околопоэмных» событий, в 1653 году, нет никаких сомнений и в том, что к тому времени в литературных кругах Европы знали достаточно о сказочном этом дворце, и чарующих легендах о нём, и о красотах бабуридской империи в целом. Более того, предшественник Колриджа – Джон Мильтон (1608–1674) в своей эпической поэме «Потерянный рай» красочно описал величественные города этой империи Агру и Лахор^[4]. Эта поэма, впервые опубликованная в 1667 году (за 130 лет до известного наркотического сна Колриджа), к XVIII веку (ко времени написания «Кубла Хан») была широко известна и уже пользовалась огромной славой на Западе.

Но, как видим, та таинственная сила – «ещё неизвестный людям архетип, некий вечный объект», – склонная нарушать спокойствие сердец и овладевать грёзами людей, предпочла действовать по своему усмотрению. Как прелюдия магического замысла, она ниспослала сперва монгольскому властителю сон о величавом дворце, который вскоре был воссоздан наяву по надменному императорскому велению. А спустя пять столетий изумительные строки, воспевшие красоту того дворца были явлены некоему поэту из Туманного Альбиона, тоже во сне. Чуть выше мы упомянули другие звенья этой многовековой вереницы. Если сопоставить два разных эпизода относительно величавых сооружений, то в данном случае во всех отношениях легко различим диаметральный контраст – дворец Кубла Хана безвозвратно канул в лету, а символ высочайших влечений, Тадж-Махал, своим великолепием все ещё манит к себе умы и сердца. И это различие самое важное в данном примере. Но, логика парадокса и состояла в том, чтобы инспирировать Колриджу создать не менее парадоксальную поэму об утраченном великолепии, нежели воспеть достославное величие существующего творения. Увековечить в сердцах утраченное сооружение скорее и было изначальной сущностью тайного замысла. Ведь не манит ли небытие нас сильнее, нежели бытие? Ведь не правда ли, небытие более заманчиво, нежели бытие?

А мне-то всё равно – сижу я в своей каморке и дописываю эти каракули, внушённые неким архетипом, что, может, и взаправду неумолимо входит в этот мир.

 

 

 

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за май 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение мая 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.