Украденный туман

 

 

 

 В аэропорту Шереметьево им предложили оставить теплые вещи, уложить в пластиковые мешки: летели далеко на юг. Тащить из чемоданов гавайские рубашки и снимать зимнее нижнее бельё в зале, в не отгороженном углу, на людях, неудобно.

– Ах, пусть смотрят, сказала Тина и попросила мужа расстегнуть на спине тугой лифчик. У трапа образовалась минутная толкотня, пропускали вперед западников, видимо, англичан. – В своей стране они подымаются в самолет впереди иностранцев, подумал Вадим. Места оказались против ревущих турбин. Индийские стюардессы старались походить на европеек. Русских собралось человек восемь. Часа через два подали горький и острый завтрак.

– Горчичное масло, сказал сосед. – У них в Индии оно, как у нас сливочное, и желтые горчичные поля. Вадим и Тина летели на Андаманские острова. Сосед усмехнулся и промолчал.

 

ВАДИМ. В старших классах московской школы он подрабатывал лежащим трупом, в Театре советской армии. Шла военная пьеса. Расходится занавес ко второму действию, сцена черна. Постепенно светает, видны трупы бойцов. (Из кулис тянет понизу могильным холодом). Чтоб не шелохнуться, не моргнуть, думай о приятном: недалеко девушка кокетливо лежит, в солдатских сапожках…Когда слышна канонада и актеры говорят в зал громко, можно шептать, не повернув головы. Так однажды познакомился Вадя с Романом Ромодиным, лежавшим напротив.

Потом Вадя лабал джаз. Дул в трубу корнет – а – пистон. Знал, обойден природой музыкальностью. На людях не звучит труба мягко, тоскливо и сладко, не разливается просторным речитативом безнадежной грусти о прошлом. Дома вечером, выпив немного коньяка, Вадим гладит всегда теплую медь корнета. Вспоминает, как в армии трубил «зарю» и «спать, спать по палаткам». Вложив сурдину, наигрывает из Rhapsody in blue и Stardust. «Голубая рапсодия» и «Звездная пыль». Спокойные, безупречные мелодии. Тихое звучание. Шепот трубы:

Под мостом Мирабо тихо Сена течет

И уносит наши мечты.

Минуют воды Сены и дни любви.

Он играл с влажными глазами о любви, которой не знал. Сосед стучал в стену.

В оркестрике смешные заработки, так – на джинсы «Лее». Клево лабать жмуриков, но кладбищенская неизбежность мрачного конца угнетала. Вадим проникался общим безысходным чувством. Его одного из шести музыкантов тихо приглашали в автобус с черной полосой, ехать на поминки. Вадим отказывался: не длить сумрак слабой души.

Играли на танцах, пока не рухнул Главрепертком. Умирают в России страхи, открылись вольные поля. Группа назвалась «Воздушный шар». Для провинции это первый бойз – бенд, мужской оркестр, жесткий. На афише заветное – Москва. На гастролях зажигали, созвучно времени, тяжелый рок. Иногда Вадим опускал трубу и резко вскрикивал. Не он это придумал. Не зная английского, ребята на сцене громко обменивались путаными фразами. Много пили и веселились с девицами. Вадим сторонился и музыкантов, и девушек – нахальных и опасных фанаток. Автограф даст, в гостиничный номер не впускает.

В Североуральске стучат неуемные фанатки в двери клуба, кричат: « Мальчики, на автографы выйдите, не будьте жлобами!». Одна крикнула: «Не выйдете – не встану» и плюхнулась лицом в снег, мороз за двадцать. Ждем десять минут – лежит, пятнадцать – лежит. Замерзнет, до больницы. Вышли. Девочки закоченели на ветру. В клуб всех отвели. Катя, которая вниз лицом лежала, потом вышла замуж за осветителя.

Той же зимой в Златоусте, стук в балконную дверь. Фанатка по виду. Лет шестнадцати, но в теле, пиджачок фирменный маловат. Взяла ли у подруги надеть. Поверх зимних джинсов короткая юбка. Тяжелый рок задает и обещает ритм новой жизни.

– Ты как сюда попала.

– Соседний номер пустой, перелезла. Дай автограф.

Расписался на афишке, она мнется, не уходит.

– Вадик, можно я подругам скажу, что мы с тобой напились и …трахались.

– Спрашиваешь зачем?

– Приметы нужны, не поверят. У тебя нет ли шрамов, родинки ниже спины?

– Поперек живота два шрама за русско-японскую войну.

Ушла победительно.

В Москву вернулись к весне. Ехали поездом и видели серые, готовые вскрыться реки.

Был я Вадя. В тусовке прохожу Вадиком еще лет десять. Скорбно. Завязывать надо, бежать. Меня зовут Вадим. Душа моя проста, мысль робка и сера. Я не разделяю ничьих взглядов и не имею своих. Дремотно ночью, спишь и помнишь, что спишь и утром должен на что – то решиться. Поехал в Химки и бросил корнет в Москву – реку. Труба скрылась мгновенно, беззвучно, и не больно мне. Поставил выпивку музыкантам, осветителям, звуковикам. Многолюдные поминки.

– Мы чудно повеселились… прощайте, и спасибо.

Далее мысли вязли, в вуз ли поступить, или менеджером по продажам. По пропажам. Все торгуют.

Мать, занятая собой, ухоженная, с претензией на гламур, свирепеет под тяжелый рокот рока. Видит занятье Вадима недостойным. Не достойным чего? В комнате Вади падающие небоскрёбы: углем по белой стене. Мать, узнав о поездке в Химки, на радостях купила Вадику путевку в Крым.

Ах, Гаспра! //В парке Чаир распускаются розы // В парке Чаир наступила весна // Снятся твои золотистые косы//… На дорожках светлого песка встретил он Тину. Обнимались и шептали друг другу на ухо, что в голову придет. Такая была, обещавшая полную, невозможную и неизбежную близость, их игра. Но не сказаны откровения о прошлом, о любви. Обессилев, они уехали в Севастополь.

Билеты достались на старый и небольшой пароход, но каюты под вишневое дерево. От Ялты довольно сильно качало, в баре кроме них и пьяного в лоск бармена, никого не было. Бармен пытался пить боржоми из бутылки, облил лицо и грудь. Снял белую крахмальную рубашку и остался в тельняшке.

– Я вообще-то военный моряк. Прощай, оружие.

Качка усилилась, валило на борт. Бутылки в стойке бара злобно звенели.

В Севастополе ветер раскачивал суда у причалов. Скрипели якорные цепи. Ветер продувал белую аркаду Графской пристани. Он стих к полудню, купались на диком пляже в виду обломков античных колонн Херсонеса. Поднялись на Сапун – гору. Тихо, священно, пустынно. По углам площадки памятника четыре высоких каменных шара. Тина забралась на шар фотографироваться. Ветер с горы схватил ее платье, обнажив белый, не загоревший живот. Она, стоя на шаре над Вадимом, засмеялась чисто. Подобрала платье.

– Женюсь, сказал себе Вадим в пронзительной, горячей пустоте. – И Тина поняла, мой муж.

 

ТИНА. Её родители сыграли свадьбу в поселке Кунцево. Работали, как все, на великом, секретном авиазаводе имени Горбунова. Умелые и грамотные рабочие, от имени таких людей строился жертвенный социализм. Гуляли в Филевском парке. Там был трамвайный круг номеров тридцать один и сорок два. (Девочка Тина забралась в трамвай, ехать во Дворец пионеров. Заблудилась, конечно. Москва верила слезам. К вечеру она дома ревела). Родители думали переехать в Москву. Город сам пришел к ним на Фили, потом в Кунцево.

Тина работает после техникума контролером ОТК все на том же авиазаводе. Шумит, как улей, родной завод. В цехе сплошь мужики. Слесари хватают готовые детали с автопогрузчика, чтобы сдать их же еще раз. Мастера смотрят презрительно, обзывают щипачами. Начальник смены зовет Тину в свою застекленную будку. Когда-то задернул занавески, взял молодую за зад и поцеловал вялыми старческими губами. Она жестоко ударила. Воцарился мир.

Имя Тина – Алевтина ей идет. В цехе ее берегут, замуж не выйти. Да не пойдет она за заводского.

 

Вадим второй год корпит в туристской фирме «Мария». Дело было так. Друг неизбывных школьных лет Рома Ромодин пригласил и запряг. От его бурной активности Вадим уставал. Рома видный парень, продавщицы и кондукторши ему улыбаются. В Советии трудился в профсоюзах и вышел на международный туризм. Ему льстили, задаривали мужчины. На их деньги он водил в рестораны женщин. Те были иногда снисходительны. Милан и Брюссель, Париж и Лондон стоили мессы в холостяцкой комнате, на два – три часа. Вадим ничего не просил и ездил один раз в Мадрид. Видел памятник Колумбу, огражденный мощными струями падающей сверху воды. День вырвал на музей Прадо. Отпустил гида: живопись ясна, или загадочна, без слов. Он н е ч у ж д, как говорят.

Фирма прижилась в двух невзрачных, с лампами дневного света под потолками, комнатках на Новом Арбате. Вадим отправляет молодых матерей с детьми в Анапу и Евпаторию. В следующую неделю холодноглазые девицы стандартного размера отбудут в Сочи и Дагомыс. Самые дорогие и длинноногие, отважно жесткие, ринутся в бесснежную летом, но обещающую возможности горную Красную Поляну.

Настоящий бизнес «Марии» черен: операции с заграничными турами, оплаченными еще советскими профсоюзами. Липовые туристические визы. Банковские счета и деловые связи унес в новую жизнь Ромодин. Мелкий, скучный бизнес.

»Позвоните нам сейчас, пакуйте вещи через час».

Два горящих тура на Андаманские острова явно неликвидны. Вадим загорелся отдохнуть в тропиках.

 

Боинг завис над Андаманским морем, высматривая посадочную полосу на острове. Тина впилась ногтями в руку Вадима, до боли. Боится летать. Самолет затрясся на щербатом цементе и остановился.

Welcomе! Столица Союзной территории Индии – Порт Блер. Аэропорт в длинном низком сарае, лопасти ленивого вентилятора кружат под потолком, не жарко. Солдат в шортах и красной феске, с винтовкой. – Лет двадцать пять тому с этим ружьем на тетеревов ходили – оценил Вадим. Посмотрели паспорта и дали «Декларацию». Об экологии, замысловато, Вадим мало понял по-английски. Не у кого спросить, все русские вышли в Дели. Вадим и Тина подписали.

Отель удивительно хорош. Роскошь, которая не стесняет. В нижнем этаже инкрустированная позолотой карета первого губернатора. В баре на столах ножи для сигар и, с тарелку, пепельницы для беседующих джентльменов. Не выветрился дым толстых сигар? Никогда не куривший Вадим почувствовал их вкус. Пробкового шлема мне не хватает. И Тине серого платьица и белого чепца… След минувшего колониального величия.

С веранды в комнату пробежала песчаная ящерица, поселиться под кроватью.

– Змеи придут ночью? – спросила жена, сидя, поджав ноги, на кровати, под балдахином. В окно второго этажа банально лезут жесткие, острые по краям листья пальмы. На улице ударил гонг и женщины с мешками, собаки и священные коровы, с жалким намеком на вымя, побежали к перекрестку. В мелкую канаву женщины вываливают очистки, сгнивший сладкий картофель, кости. Коровы и собаки устремились и сожрали. Гид, нанятый за десять долларов, сказал:

– Обычай кормить священных коров в полдень древний, как Индия.

Подбежал ждавший на углу рикша. Они чувствовали себя неуютно в тележке, запряженной человеком. Рикша туберкулезно кашлял на бегу. От него дурно пахло. Гид понял:

– Человек низшей касты «шудр» рожден из ног прачеловека Пуруша, ему суждено трудиться и быть слугой. Он ест за столом только с шудрами. Рожденный в одной касте не смеет перейти в другую. Потерявший касту станет неприкасаемым.

Тина заплатила вдвойне, юноша кланялся и готов ждать, пока сахибы осмотрят тюрьму. Тюрьма на Среднем острове – единственная достопримечательность в Порт Блэр. Англичане ссылали на Андаманы каторжников. Тюрьма слыла местом бестселлеровских ужасов: в рассказе Конан Дойля орудуют беглый каторжник и пигмей с Андаман. Тина – образованка и Конан Дойля не читала. Видела телесериал. Ржавых цепей, шейных колодок в следах запекшейся крови в тюрьме никогда не было.

Утром наняли такси к плантации Флорида Бич, там полагалось купаться в тепловом ласковом океане и бродить в джунглях, вспоминая московскую сутолоку и ноябрьскую снежную слякоть. Асфальт скоро кончился, навстречу шли коренастые смуглые женщины с поклажей на головах. Полуденный зной томил. Во Флорида Бич отель и две дюжины бунгало. Есть электричество и с ним холодильник и терпеливый вентилятор под потолком. Нега тропиков. Из деревни приходили на пляж священные коровы. Вадим гнал их, тянул за рога. Оседлав мирную корову, изображал ковбоя, Тина смеялась. Коровы удивлялись, оставляли на песке горячие пахучие лепешки. Индианки купались, не снимая сари. Тонкая мокрая ткань рисовала отвислые крестьянские груди, толстые талии и колени. Сари высыхали на солнце.

 

ДУГЛАС ДОД. Владелец отеля и по вечерам бармен. Опытный дайвинг – мастер.

– Дуг, двое индусов сопровождают меня на расстоянии и, кажется, хотят поговорить, – сомневается Вадим.

– Ты, вероятно, разопьешь шампанское. Русские часто его привозят. Местные заранее выпросят пустую бутылку.

???

– Индийцы разобьют ее и продадут мелкие зеленые обработанные стекляшки как изумруды. На островах откапывают настоящие изумруды. Я подарю камни Тине?

Дуг австралиец, пять лет живет на Андаманах. Близко к другому океану, на холмах был дом. Утром сигналил автобус и сын, дожевывая, путаясь в штанах, волочил школьную сумку. Дуг очень любит сына. Вечером судачили о соседях и смотрели футбол. Во Флорида Бич он обслуживает подводных пловцов – дайверов и хорошо зарабатывает в сезон, когда гостиница и все бунгало заняты, и ставят палатки.

В самую жару, часа в четыре по полудни, заняли соседнее бунгало французы Жак, Жиннет и Люк. Не аквалангисты, нет спокойного превосходства во взгляде. Тощие рюкзаки французов.

К ночи первые приехавшие дайверы – немцы, бельгийцы, молодые японцы, и Вадим, Тина и французы собрались на хозяйской веранде. Выпили за приблудную сучку Десси, она родила пять щенков в русле сухого ручья. Пойдут дожди, щенки погибнут. (Вадим уже сделал лежбище из старой бочки. Тина навещает собак и Десси, увидев ее, убегает лакать из лужи. Она оставляет щенков на попечение женщины. Тина терпеливо ждет). Дуг предложил тост за добрых и красивых русских женщин, не корректно в присутствии немки, японки, бельгийки и француженки. Он не был пьян.

Индианки, с которыми Тина часто разговаривала на смеси жестов и английского, подарили сари: квадратное легкое полотно. Завернули – одели и поставили красное пятнышко на лбу. Таинственная блондинка – прекрасная индианка танцевала с Дугом. Сари развернулось и упало…индианки насмешливы.

Жиннет истово шептала Вадиму: «Мы снимаем роскошный и радостный мир джунглей». И, видимо, не прочь заменить Тину на ночь. Вышли в редкий парк при отеле. В безветрии шумят большими опахалами кроны пальм, близко нудно орет в темноте птица, слышится будто «дур-рдо дур-рдом…пого-ди-и». Свет из окна падает на высокий одеревеневший кактус.

– Нужна сладкая парочка: мужественный европеец и его жена – блондинка, они гладят головки негритят и раздают аспирин. Мы вполне прилично заплатим, соглашайтесь, Вадим.

– Но мой английский.

– Текста у вас нет. Два дня улыбок за хорошие деньги.

Вадим заряжен на приключение, в Москве со смехом рассказать. Французы обходительны и дружелюбны. Люк учит Вадю игре в минигольф. Не замечает неповоротливую неловкость, говорит:

– Многорукий Шива забыл этот остров, всё здесь мини, кроме жары и джунглей, да мини – люди в лесу.

Жиннет кружит вокруг Тины, долго лежит с ней на пляже. Гладит ее безупречные ноги, спину. – Мой комплемент, будь я мужчиной… Слабо зная английский, Тина улавливает настойчивые вопросительные интонации: есть ли дети? Каков бизнес в Москве? Когда кончается отпуск?

Тина ничего не рассказала Вадиму.

 

Дежурная фраза из детективного романа: «их скрыли/поглотили джунгли». Предутренний ветер стих, туман поднялся над лощиной. Впереди Люк, у него компас и карта. Вадим и Жак, Тина и Жиннет. Оставленная ими тропа исчезла на мягкой, усыпанной коричневыми листьями, земле. Деревья стали выше, подлесок гуще, чаща непроходимей. Зеленые с острыми фазаньими хвостами птицы кричали, подражая обезьянам, и дрались. Красной стеной цвела высокая рябина: скромные деревья средней полосы здесь громадны. Поляна белых и розовых орхидей. Тина изумилась нежной форме лепестков; изысканной, порочной красоте цветов. Кусты орхидей взбирались на холмы. Легкий аромат вызвал спокойную радость…Не верится, что бамбук – только трава. Деревья, кусты, лианы растут из упавших и мертвых древесных стволов, в несколько этажей. Сумрачно, величественно и чуждо. На прогалине танцуют перед серыми самками павлины, распустив сказочные хвосты. Встряхивают хвостами и крупные перья трещат, словно кастаньеты. Любопытная Тина подошла, самцы кинулись. Вадиму кажется, спутники за ним наблюдают, не оставляя с Тиной наедине. Зной, набегает теплый дождь. Во влажной духоте остановились в тени необъятного баньяна. Тина приняла длинные, спускающиеся до мхов побеги за свежие ветви.

– Воздушные корни, сказал Жак. – Врастают в землю и становятся настоящими стволами. Дерево растет вширь, так оно движется. Превратится в рощу, лет через сто.

Вадиму симпатичен грациозный Жак, красивый в движениях парижанин. Фанфан – Тюльпан старого кино. Неприязненна ему рослая Жиннет. Лицо крупное, дебелое, глаза навыкате и близко к переносице: вечно настороже. От нее ждут чего-то, она оправдывает, часто срываясь на гнев и крик.

Солнце садится за реку, красная дорога легла меж берегов. Скоро разольется в небе краткий зеленый экваториальный свет и упадет, без сумерек, ночь. Они увидели пальмовые крыши хижин. Отогнали хилых уродливых собак. Деревня пуста.

– Пигмеи прячутся в лесу и наблюдают, говорит Люк. – Они придут.

Древесный век аборигенов. Стены толпящихся хижин: решетки из неровных неструганых ветвей, затканные большими листьями бананов. Подобие циновок из пальмовых листьев. Выдолбленные в пнях ступы для зерен и кореньев. Лук и стрелы с костяными наконечниками. Пришли мужчина и женщина в набедренных повязках. Жиннин закричала:

– Разрешите представить вождя Улилу и первую леди, – захохотала. Люк встал, смеясь, за их спинами. Жак сложил пальцы квадратом и посмотрел, будто в видоискатель камеры. Улилу ниже плеча коренастого Люка. Подошли угрюмые недобрые мужчины и женщины в грязных набедренных повязках, и голые дети.

Испанцы называют пигмеев негрито, маленькие негры.

Истомленные джунглями, европейцы проснулись поздно. Тихо в деревне… Пигмеи запрудили ручей вверх и вниз по течению, ради нескольких крупных рыбин. Пытаются подцепить рыбу остро заточенными палками, примитивной острогой. Мутная вода прибывает, разрушая глиняную плотину. Вадим наблюдал. Вошел по пояс в воду и выбросил несколько рыбин на траву. Они бились о землю, с каждым рывком приближаясь к воде. Улилу подошел и благодарил. Он немного говорит по-английски.

Люк достал из рюкзака бутылки дешевого рома для мужчин и женщин негрито.

– Сегодня в кадре: дикие пигмеи пожирают белых людей. Жак с камерой встанет у кромки леса. Вы двое бежите на камеру, спасаясь. Изобразите ужас.

– Это не наши игры, – сказал Вадим. Люк ударил кулаком в живот. Вадим покатился по красноватой земле, стонал и не мог выдохнуть. Тина не сдержала крик.

– Мы сняли двух европейских девок, делающих минет ослу. Справимся и с вами. Жиннин в привычном ей бешенстве.

– Я полон сочувствия – говорит осторожный Жак. – Мы тянем одну нить. В аэропорту вы подписали Декларацию – запрет на посещение пигмеев. По здешним законам – полгода тюрьмы и штраф.

Сухие травы пахли пряно. Жиннин подошла и надорвала одежду русских:

– Вы долго скитались и должны выглядеть обезумевшими в джунглях.

Первый дубль неудачен, пигмеи испугались красного глаза включенной камеры. Жак заклеил скотчем. Во втором дубле негрито без труда догнали Вадима и Тину. Пигмеи поняли игру: жертвы падают и аборигены набрасываются, но они боялись прикоснуться к белокожим.

– Снимай бегущую толпу, вопли озвучим дома – кричит Люк.

Убийство пришельцев: Вадима и Тину связали у костра. Улилу грозит большим ножом, который видит впервые, и заносит нож над пленными, как странный обряд белых. Пигмеи терзают «человечину». Они же свежуют попавшего в силок теленка косули.

Каннибализма на островах никогда не было.

Французы ушли под утро, оставив конверт с восьмьюстами рупиями: двадцать пять долларов. Глупая, из совка, стеснительность – не оговаривать цену труда, «там/потом договоримся», «сколько дадите». Вадим клял себя.

Рисунок от руки, стрелка по течению реки, до моря. Вдоль берега на юг. «Вершина горы Диглипур остается справа. Держитесь. Жак».

Утро разгоралось, обещая деревне зной. Мужчины, женщины и дети спали, ром свалил негрито. Улилу, сторож своего племени, подошел.

– Ты дал нам рыбу. Вождь показал семь пальцев, столько рыб. Вадим заметил, как пропорционально сложен маленький человек. В лице негрито малазийские черты преобладают над негритянскими. Возможно, пигмеи – древнейшие люди Земли. На Андаманах их осталось пятьсот.

– Я отведу вас к богу.

Вадим глянул испуганно.

– Где бог? – Улилу неопределенно машет рукой.

– Близко.

Вадима вытряхнул из рюкзака нацарапанную спешной рукой карту Жака. Смех как крик зеленой птицы с тонким фазаньим хвостом – пигмей узнал ручей. Свою стоянку, большую реку, и гору Диглипур.

– Здесь бог. Черный палец уперся в измятый лист. – Он проведет нас часть пути, прикинул Вадим. Жертвуют ли богам?

Улилу понес дротик, лук и пару стрел. Обычай охотника, андаманские джунгли не опасны. Большой нож, оставленный Люком, отдал Вадиму. Тот нагружен двумя рюкзаками, своим и Тины. Она идет налегке, скрывая тревогу. На возвышенности джунгли поредели. Врагом стало солнце. Оно заняло полнеба и пекло. В рюкзаке бутылка мутной воды, запасенной из ручья. Тина отмерила, сколько выпьет каждый. Пигмей понял и отказался. На земле черные языки вулканической лавы. Деревья исчезли. Лава заполнила все вокруг, шероховатая, замысловато застывшая. Пигмеи не знают обуви, Улилу идет по остро застывшей лаве. Видно, он часто бывал здесь. На горном обрыве синие, зеленые и красные слои выгоревших пород.

Достигли ветреной вершины. Серый налет покрывал здесь лаву. Вадим принял его за мох, но под рукой обгоревший, может быть тысячу лет назад, камень. Дальше только коричневый вулканический песок. Вождь зачерпнул горсть земли.

– Дай руку! – Вадим вскрикнул от неожиданности и отстранился: горячий песок. Улилу воткнул в песок дротик. Через время он загорелся. (Горящий библейский посох?). Из земных трещин поднялся белый водяной пар. На вершине вулкана под пальмовой крышей деревянный сруб, нетесаных бревен. Вадим наклонился над колодцем и увидел магму. Ярко-жёлтая, она шевелилась, чуть заметно перетекая. Вадим почувствовал прикосновение высших тайн. Исчезли обиды, остаться бы здесь у жерла вулкана, слыша его ровный низкий гул .

– Это бог, сказал Улилу.

(Магия магмы, ее желтизна сменилась светло – коричневым. С плоской вершины Диглипура открылся Вадиму путь домой. Увидел смутно, размыто, как в старом телевизоре с комнатной антенной. Он идет в одиночестве, без Тины.

– Где садится солнце?

Улилу указал запад.

Там нить Никобарских островов. Первобытное, древнейшее племя. Культ масок умерших, тяжелы раковины в ушах. Они называют себя «люди». Строго запретная для цивилизации земля. Даже малайские джонки не входят в эти воды. (Эксперимент над племенем, оставленным в первом тысячелетии до нашей эры).

Он плывет в джонке и спит под косым парусом и звездным небом.

Высаживается в Индии, истоптанной ногами миллиарда людей.

Море более не грозит Вадиму, он пересек пустыню. В предгорье Гималаев у случайного костра старик указывает на европейца и плачет.

– Что он говорит?

– Ему жаль тебя, ты не китаец.

Он вернется домой через двадцать лет, как Марко Поло?).

Тина заглянула в колодец, небывалый ветер истинного подземелья опалил лицо жаром магмы, рванул волосы (Геенна огненная). Она ощутила, живет на планете Земля. Женщина покачнулась, Вадим схватил за плечи.

Древние, древние пигмеи хранят тайну острова. Здесь они получили огонь.

На Земле есть несколько мест, где расплавленная магма подымается к поверхности.

Улилу показал тропу к реке.

Тяжело пробирались вдоль реки, сквозь заросли твердого тикового дерева, каменной травы, и мангровые леса. Деревья у берега растут из воды, войти в быструю реку, цепляясь за ветки. Вадиму кажется, они идут по кругу, отчаялся увидеть людей. Жак ошибся или обманул, и вершина Диглипура должна видеться не справа, но слева? Вечерами он впадал в слезливую панику: сгинем здесь. В момент беды жизнь казалась ничтожной. Нечем почистить зубы, они покрылись зеленоваты налетом, он жевал стебли чесночной травы, обманывая голод.

– Я виной твоему унижению на проклятом острове, – плакал Вадим. Гнилой хворост дымил, вялый костер догорал. (Потом спички отсырели, и ночи без костра лихорадили Тину). Вадим не открывает глаз. Джунгли бесчисленными отростками, переплетенными ветвями, непрерывной сухой жухлостью рассеивают его, пытаясь подчинить, незаметно вдавить в свою бесконечность.

– Люблю тебя, хочу как прежде. Тина этого ждала и прижала его голову к груди. Перед заходом солнца сварливо кричали попугаи.

... играл на трубе, и «Позвоните нам сейчас, пакуйте вещи через час». (Чтоб пасть на дно, ее мужчине достало четырех голодных дней и ночей. Не сужу ли строго).

– Ляжем здесь, Тина, я не могу идти. Пусть злобный лес, обезьяны и длинноносые муравьеды смотрят на нас. Смерть не такая уж редкость. Заснем и проснемся в Крыму. Мы шли навстречу друг другу по желтой песчаной дорожке, деревья там были дружелюбны.

Сидели у мутной чужой реки. Перед рассветом стало мертво и тихо. Тина узнала поляну белых и розовых орхидей, Флорида Бич недалеко. На пятые сутки нашли перезрелые упавшие кокосовые орехи. Невозможно вскрыть крепкую, как броня, скорлупу. Вадим остервенело бил о камень. Выпили прохладное кокосовое молоко и съели жирноватую серую мякоть.

 

ВИРАСА СИНГХ носит белую или синюю чалму, подобающий сингху обруч для волос и ритуальное кольцо желтой меди. За вершиной жизни, стариком, он наденет золотое кольцо. Борода подстрижена кругло, как на портрете Учителя. Давно Вираса счел лучшим жить большим чиновником в глуши, нежели мелким клерком на континенте. Он комиссар Охраны природы на Андаманах, и полицейский Инспектор. В колледже Вираса прочел: пигмеи старше европейцев, но между ними тысячи лет труда и культуры. Встретившись с дикарями на островах, Вираса стал их покровителем. Научил вождя Улилу примитивному, колониальному английскому. В меру сил вставляет палки в колеса джипов научных экспедиций, стремящихся к пигмеям Андаман.

Джунгли могущественны – сквозь крыши, окна и двери английского форта, католического собора, японских казарм времен войны проросли деревья, взорвав корнями каменные полы. Потом появились туристы. Вираса установил немалый легальный залог за каждую банку консервов и бутылку колы в рюкзаке. Поневоле не выкинешь под пальму. Назначил чудовищный штраф за обломанные кораллы. Труднее сохранить девственность негрито. Он ввел запреты Декларации. Но в американских и европейских журналах появляются новые снимки белых женщин и мужчин об руку с пигмеями. Его негрито. Достойной человека жизнью Вираса полагает наблюдение природы, рождающее нирвану. В его саду прижился редкий куст, краснеющий с восходом солнца. Багровеют листья, потом стебель. Куст кажется ожившим и хищным.

С упорством сингха Вираса ограждает своих пигмеев от двадцать первого века. Возможно, он прав.

 

Они вернулись в день, когда московские авиабилеты превратились в бумагу. Продали «кодак» и бижутерию Тины, не станет на один билет. Дуг скучно и неохотно говорит с Вадимом. Попранное московское самолюбие: неизбежно перебрались в хижину под пальмовой крышей. Соседями стали убойщик скота, его толстая жена и пугливые дети. Загородка во дворе невыносимо пахнет животной кровью. Увидев Тину, дети убегают и смотрят издали. Жена убойщика приходит неожиданно и говорит громко. Тина не слушает и молчит. Индианки работают на кухне отеля за еду и полтора доллара в день. Пошла и Тина. Вечером можно взять домой немного серого риса, сварить на воде Вадиму.

Дуг ждал ее у поворота, откуда не видна деревня. Звал к себе. Когда же. Шли, медля, вдоль сухой канавы. Закатное солнце опрокинуло их тени на жухлую траву. Тени сталкивались и переплетались.

– Помнишь, мы танцевали, твое сари развязалось и упало. Она хорошо понимала его английский, предчувствуя каждую фразу.

Тина часто думает о Дуге. Где его сын. Она знает, Дуг несчастлив.

 

Вадим сочиняет то жалобные, то злобные письма в российское посольство в Дели, в московский МИД, в фирму «Мария». Официозы не отвечают, мало ли по миру бродяг с русскими паспортами. Мать написала, фирма «Мария» прогорела и исчезла. Рома Ромодин в тюрьме за прежние грехи. Полутора тысяч долларов на два билета у нее, во-первых нет, во-вторых опасно посылать в глухомань: пропадут деньги. Привет Тине. Рок неоправданно суров. Но, – думал Вадим, не готовила ли мне судьба быть подельником на суде Ромы. В лачуге на окраине индийской деревни он отдался утешительной, смутной теории о правде первобытной жизни. В нее не вписывалась молча страдающая Тина.

Тускнеет с каждым днем милая Тина, холеные руки превращаются в скорбные руки прачки – посудомойки. Вадим обзавелся мешком, собирает коровьи лепешки. На жарком солнце они высыхают до ломкости и теряют запах. В деревне покупают на топливо. Из постояльцев отеля они впали в неприкасаемых, на улице их громко окликают на «ты». Забывшись, он заговорил с европейкой, по-видимому немкой, на пляже. Ответила оскорбительно и ушла.

Близился Новый год, рождественские отпуска – большой сезон дайвинга. Дуг дал работу Вадиму. Гидрокостюмы (тщательная двойная проверка), ласты, перчатки, боты, грузы (для погружения), дыхательные трубки, подводные ружья, свет для видео и фото, дайвинг-ножи (в опасности обрезать под водой ремень груза, всплыть). Приборы – часы, глубиномер, манометр (давление воздуха в баллоне). Проверить трижды.

 

Вирасе Сингху нашептали, с поразившими его подробностями, о событиях в деревне вождя Улилу. Вираса скрывает неприязнь к европейцам и американцам. Они требуют привычных прав и законов на краю мира, на всеиндийской человеческой свалке. Ему претит пристрастие белых к виски и кофе, электрическим бритвам, и стук высоких каблуков их жен.

Несколько лет назад его пригласили в Лондон: Британия не забывает агентов влияния в бывшей империи, полезных людей. Лондон не может не понравиться, но легко оттолкнет, не заметив. Толпы на Пикадилли, на площади Трафальгар и Оксфорд-стрит его не приняли. Вираса, в европейском костюме и синей чалме, замечал свою старомодную колониальную медлительность. Боялся заходить в людные кафе, не отвечал, когда заговаривали на хинди. Он живет в бедной гостинице в Паддингтоне, добираясь до центра на метро. Полчаса испытаний: вид целующихся, обнимающихся пар его раздражает и повергает в уныние. Нечто болезненное скрыто в прилюдном поцелуе.

Улица понижается от гостиницы к Гайд Парку. Прозрачное, не индийское солнце стоит над булыжной мостовой. Несколько бездельных туристов смотрят выводку лошадей. И она, высокая и небрежно одетая, бледная и нежнолицая, во внимательных глазах спокойствие ведающей тайн. За четыре дня знакомства Вираса мало ее узнал. Элси американка.

– Из Нью Йорка?

– Почему-то думают, все американцы из Нью Йорка. Или хотя бы из Вашингтона…все французы дружно обитают в Париже. Я живу в Сакраменто, у Тихого океана.

Сидели в индийском кафе у рынка Ковент Гарден. Добрые слоны, газели с лицами умных женщин гуляли по стенам. Их встречал золотой единорог. В Индии не расспрашивают женщину о семье. – Выберите что-нибудь в подарок мужу и детям, предложил индус. Элси, улыбаясь, качает головой. Задумалась надолго, стемнело. Светился золотой единорог.

– Я полицейский офицер, с пистолетом на боку. В самом же деле в кобуре мыло и дезодорант. Стрелял лишь однажды, в бешеного павиана, он укусил женщину. Еще есть стек – короткая трость. Ею я рублю поросли сорняков в саду.

– Интригующая и насыщенная жизнь, смеялась Элси. Она любит джин с тоником.

– Я же делаю рекламные слоганы. Недавно было прекрасное наставление к японскому телевизору: « Не работает? – Включите в сеть». Тоже не плохо: «Стартуйте в нашей поисковой системе, ее не остановишь!» – наше, американское. Элси смеялась. «Как прекрасны женщин ноги// В чулках нашей фирмы «Погги»!// Пара новеньких чулок – и жених у ваших ног// – классика, девятнадцатый американский век. Она любила мартини со льдом.

– Сингх, завтра я уезжаю. Наверно, тебя уютно и спокойно любить.

– Ты как черная пантера. У нее тяжелый взгляд. Поэтому пантера опускает голову. Когда жертва близко, она взглядывает желтыми глазами и бросается.

– Не будем сентиментальны. Ты не все рассказал о своих островах, каждый имеет право на фантазию и незлой вымысел. Будь счастлив там. Прощай.

– Провожу до гостиницы.

– Хочешь поцеловать в метро?.. Хорошо, один раз в последнем вагоне.

Вираса не увидит женщину из Сакраменто. Он лишен гения любви, когда в безумной решимости и спешке летят в неведомую страну. Почти каждую ночь он с ней, читает ритуальные стихи, предлагает ей позы из Камсутры, погружаясь в одинокую нирвану.

Вираса навел справки: Люка, Жиннет и Жака в Индии нет.

 

В новогоднюю ночь собрались в баре и танцевали на веранде. Дуглас Дод послал за Вадимом и Тиной. Появились и новые лица: миссис Петра из США и англичанин Эдвардс приехали вместе.

– Леди и джентльмены, сказал дайв – мастер Дуг, – надеюсь, вы будете вежливы с океаном. Не превышайте своих физических возможностей. Не провоцируйте себя и друг друга на подвиги под водой, и число наших погружений и всплытий будет одинаково!

Рассказывали снисходительные истории о «жилетниках», легких водолазах – любителях. Ныряют на два – три человеческих роста и остаются под водой недолго. В отличие от настоящих, глубоководных аквалангистов.

Вадим увидел на обнаженных руках Петры шрамы.

– Хайфиш, акула?

– Нет, кораллы. Заплыла в узкий грот и поранилась. Они острые, разноцветные и кажутся живыми. Обломанные и вынутые из моря, сереют на глазах, и каменеют.

Спутник Петры взял ее руку: – Наш враг – не акула и электрический скат. Кураж, уносимый нами под воду, опасней. Никто не хочет первым показать поднятый большой палец, знак «наверх»; мы всплываем с красными глазами.

 

Вадим заметил, Дуг и миссис Петра вышли в ночной сад. Тоскливо кричит птица: »дур-р, дурд – дурр». Они стоят под тем же освещенным окном и одеревенелым кактусом, где Вадим узнал вкрадчивый шепот Жиннет…Дуг, всегда вежливо – внимательный, кажется, сказал Петре что-то неприятное и быстро ушел в дом.

 

Готовя гидрокостюм Петры, Вадим осмотрел и ощупал его внутри. Так учил Дуг. Нашел выцветшую метку, земной шар и вокруг: «Петра Дамлер. Дайвинг Клуб Линкольн – Сити, Флорида. 2002». Зачем она приехала из такой дали. Купалась бы на Бермудах. Впрочем, она живет с англичанином в Лондоне.

 

Утром большого похода подводное снаряжение разложено на полу отеля, на легких плетеных креслах веранды. В помощь мастеру Дугу пришел, светясь улыбками в ритме радостей жизни, здоровый негр, дайв – гид.

Дуг рассказывает о недавнем погружении. Всего на двадцати метрах лежит английский пароход «Фистпергорт». Погиб на Второй войне, хорошо сохранился. Найден и любим аквалангистами. Можно заплыть в ходовую рубку и каюту капитана. Тайна погибшего корабля закипает в крови.

Дуг поддерживает настроение расслабленности и игры. Так делает футбольный тренер перед матчем: не перегореть до первого удара по мячу. Договаривались об условных жестах на глубине, и со стороны казалось, люди как большие птицы машут руками – крыльями. Подошел древний, времен английской колонии, пароход. По зеркальной глади двинулись к необитаемому острову, минуя архипелаг. На нашем

Острове, действительно – никто не живет. Птицы в лесу и, может быть, обезьяны. Над девственным пляжем склоняются, как на почтовых открытках, изогнутые осенними ветрами пальмы. Тина нарезала папайю, разложила по тарелкам. Полезно при жаре и, говорят, успокоительно на глубинах. Туристы, преимущественно женщины, погрузились в лодку со стеклянным дном. Она медленно плывет над подводным царством ярких кораллов и цветных рыбок. Далеко, глубоко видно при полуденном солнце; нет ощущения Космоса. Баркас аквалангистов остановился на внешней стороне рифа.

– Кто хочет отказаться, сделайте это сейчас – сказал Дуг. – Ритуальная фраза перед погружением. Застегивают тяжелые пояса – грузы и один за другим прыгают в мерно дышащее море. Петра, Дуг и, чувствуя сжимающееся сердце, Вадим. Эйфория парения над бездной. Мышечная радость невесомости. Там, в прозрачном воздушном мире, всё устроится! Над головой проплыла гигантская черепаха, куда ты? Восхитительное упоение красотой подводного мира, видишь его глазами ребенка. Наслаждение уединением, внутренний покой. Для счастья нужно только вдохнуть воздух из баллона. Быстро надвигалось нечто огромное, черное: из другого мира, чуждого и страшного, и этот мир сейчас поглотит меня. Схорони меня в Москве, Тина. Чудовище мелко шевельнуло ластами, сохраняя равновесие. Дайвинг-гид поднял вверх большой палец – «всплывай». Эйфория первого погружения увлекла Вадима далеко в море.

 

В саду отеля Флорида Бич тяжело шумит ливень. Петра не вернулась. Вадим видел ее, вероятно, последним. Петра развела, и сложила руки: все отлично. Пошла глубже.

Эдвардс весь день провел в стеклянной лодке.

Тело Петры нашли в узком проливе между островами. Оно всплыло, нет тяжести стального воздушного баллона за спиной. Судья – коронер и врач усмотрели насильственную смерть под водой: ремни ненайденного баллона перерезаны. В Флорида Бич приехал инспектор Вираса. Дуг заперся с ним надолго.

 

Вадим в бешенстве, исчезла Тина. Вот она в постели Дуга, маленькая тяжелая грудь лежит в его ладони. Поздно вечером в хижину вошел белобрысый Дуг.

– Отпусти ко мне женщину. Мы мечтаем об этом. Я выкупил Тину у Вирасы, ее посещение пигмеев забыто. Тебя ждала тюрьма в Порт Блер, Вираса взял второй выкуп. Снятое французами в деревне пигмеев не проникнет в Индию. В три дня ты уедешь. Так решили я, Тина и сингх.

– Скотина. Моя жена не выставлена на продажу.

– Не бросайся на меня с ножом. Твои деньги: на самолет в Москву.

Дуг протянул конверт. Вадим взял… кончить затянувшуюся мыльную оперу, ад. Через три дня идти по Москве. По Николо – Ямской вдоль Яузы к метро. По грязному снегу на Земляном валу. По талой воде на Трубной площади. Бросил конверт на твердый утоптанный пол. Дуг наклонился и поднял. – Парень не может взять деньги из моих рук. Вмиг предать. Я сам не смог бы.

– Ключи от сейфа, что в мастерской. Возьмешь там этот конверт, уедешь в три дня. Твоей вины нет. Прощай.

Вадим бредет по ночному пляжу. Крупные южные звезды меркнут к рассвету. – Я никогда не выберусь с Андаман. Сборщик кизяка и посудомойка. На низкой дюне, намытой волной, хрустит под ногами ракушечник. Каждый имеет право на отчаяние и одиночество. Дуг увезет Тину в Австралию, ей там будет хорошо. Открыл дверь мастерской и увидел смятый, брошенный гидрокостюм Петры. Еще раз осмотрел, суеверно искал причину гибели. Искал же метку внутри, уже видел ее раньше: «Петра Дамлер. Дайвинг Клуб Линкольн Сити, Флорида. 2002».

Что-то блеснуло в сознании. В резиновом костюме Дуга поблекший от морской воды и пота земной шар и вокруг «Дуглас Стейц. Дайвинг Клуб Линкольн Сити, Флорида. 2002». – Спокойно, сказал себе Вадим. – Дайв-мастер Дуг надевает чужой, потный гидрокостюм? Или свой, привычный, ТОГДА ЕГО ФАМИЛИЯ СТЕЙЦ. Уважаемый сэр, в двухтысяча втором году вы жили во Флориде, США, и скоро появились на Андаманах. Когда же вы посетили Австралию, страну кенгуру. Свой отель вы назвали Флорида Бич. Вы знали Петру в городке Линкольн. О чем говорили Петра и Дуг ночью в саду, под освещенным окном, когда кричала в темных кустах невидимая птица: «ого-ди пого-ди – и». Дуг, всегда шутливо – любезный, резко ушел. Женщина что-то крикнула вслед. Петра узнала его и погибла. Мистер Стейц, сэр, почему вы не изменили также имя, не сделали пластическую операцию. Любившая кораллы Петра могла бы жить. Вадим испытал только горечь.

Единственный телефон висит в прихожей дома Дуга… и Тины. Вадим отправился пешком в Порт Блер. Шел от зари до зари. Что же случится, окажись его донос неправдой. На пыльном тракте пошел за женщинами с поклажей на головах. Они дали теплую воду. Горячая пыль осела струпьями на потных ступнях, он бросил кроссовки и шел босым. Это его путешествие, обещанное магмой на горе Диглипур.

Полицейский инспектор Вираса, сидя в кресле, размеренно катал ногой по полу веранды закупоренную бутылку: яичный желток, щепоть корицы, спирт. Через час он выпьет на ночь яичный ликер. Он научился смягчать спирт у английских солдат. Слушал Вадима, породистое лицо индуса ничего не выражало. Позвал служанку:

– Дай гостю красного перца от усталости. Накорми, вымой его ноги, спи с ним ночью.

Люди золотого миллиарда приходят и исчезают. Уйдет Дуг, потом Тина и этот бестолковый молодой человек. Навсегда останется Вираса, еще Улилу и пигмеи. Он не испытывает зависти к большим городам и холодным странам европейцев, американцев. Вираса никогда не увидит снега. Все относительно в жизни и иногда смешно. Утром он запросит о Дуге Австралию. И Америку, штат Флорида.

Дугласа Стейца арестовала полиция по ордеру прокурора, подписанному в США. Расскажи кто-нибудь Дугу об измене жены, обошлось бы без стрельбы. Но он увидел сам потную спину и бледные круглые ягодицы жены, старательно раскачивавшейся. Влажный бисер трудного пота.

 

Деньги из сейфа мастерской Вадим отнес в большой дом. Они еще не могли увидеться как чужие, Тина плакала. О весне в парке Чаир.

– Дуг просил тебя взять деньги. Возвращайся в Россию. Вадим запихнул грязный, мятый конверт в карман брюк. Доллары мягко хрустнули.

Вираса Сингх конвоирует Дугласа Стейца в Дели. Возни с американцами, европейцами он не любит. Оживляется, когда кто-нибудь из них умирает на Андаманах. Приезжают родственники, полицейский, ссылаясь на юридические правила, по возможности, не отдает труп. Пока не выкупят. Кандалов не нашлось и руки Дуга связали колючей новой веревкой. В самолете он сидит среди обычных пассажиров и рядом Вираса. Вежлив с заключенным: из Америки появятся новые владельцы Флорида Бич.

Тем же «Боингом» летела в Дели отрешенная от мира Тина. В делийской тюрьме за Красным фортом Дуг заболел, каждый день Тина приходила в больницу. Суд признал смерть Петры убийством, вина Дуга не доказана. Вадим уверен в обратном, Тина бежит этой мысли. По давним событиям в Линкольн Сити Дуга выдали в США. Америка не бросает своих сыновей на чужбине.

 

В Подмосковье лег поздний чистый снег. От аэропорта Шереметьево тянулось белое поле, и дальше вся страна представлялась белой и холодной. Тина поехала к родителям в Кунцево. В Москве наступила твердая решимость. Во сне виделись пигмей Улилу и медлительная желтая магма вулкана. Щербатый, в пятнах дешевого кофе стол в лачуге, и испуганные дети убойщика скота. Тина выстояла очередь перед американским посольством. В комнате, украшенной фотографиями счастливых обладателей грин – карт, на столе лежало дело Дугласа Стейца, в одну компьютерную страницу. Вглядевшись в лицо Тины и вдовье платье, сотрудница решила – визу дам. В ее американской жизни был мужчина, ради которого она... Но в Штатах посторонней женщине вряд ли откроют тюремную дверь, для одного – единственного свидания. Безнадежно отговаривала Тину. Впрочем, Флорида – наиболее либеральный из штатов Побережья.

Пришла в квартиру Вадима на Профсоюзной забрать вещи. Выгоревшая до ржавчины сковородка на газовой плите. Осенью она заклеила окна бумажной лентой. Бумага порвалась, висела клочьями. За окном грязная московская весна. Вадим спросил о Дуге. Из Америки ничего внятного – Тина виделась с посольской служащей, давшей визу. Во Флориде убийство из ревности не считается низменным побуждением: пятнадцать, а то и двенадцать лет тюрьмы. Года через три можно обвенчаться в тюремной церкви. Срок визы истекает, денег на билет туда – и обязательно – обратно, нет. Тина просила заложить двухкомнатную квартиру. Встала перед ним на колени. За что ему такая мука. Равнодушно легла в постель и была далека. Болезненная, бредовая мысль Тины: найти в Париже Люка, Жиннет, Жака, угрожая оружием требовать деньги. Обожженные Андаманами, более они не встречались и не говорили по телефону.