Воложин Соломон.
Критическая статья «Легавый».
...Я, правда, никакого ни катарсиса, ни сочувствия, ни противочувствия не пережил, читая рассказ «Или я» Владимира Савича. Но, может, я не чуткий.
В материале, откуда я только что цитировал, написано: «Все мы знаем, что русский язык – это язык бытийный, а не язык обладания… У наших детей есть головы, а у немцев они их имеют… Я могу сказать: «давай дойдем до угла и там простоим до обеда», потому что в русском языке заметна склонность фиксировать межпредметные отношения, а не межсобытийные. И ещё. В русском языке есть какая-то особая страсть и предрасположенность… к таким понятиям, как «правда», «судьба», «душа»».
Савич в своем рассказе показал себя вполне русским. Фабула там такая. Илья в юности соблазнен был приятелем на грабеж пьяных в день выдачи тем получки и раз, выручая подельника, ударил куском трубы по голове девушку, удачно отбивавшуюся от подельника, приставшего к ней не из-за денег. Та сошла с ума. Прибыв к новому месту работы, главврачом крупного психо-наркологического диспансера, много лет спустя, Илья Владимирович обнаружил тут ту девушку и от угрызений совести через полгода покончил с собой.
У меня есть еще один критерий в подходе к произведениям. Я требую, - если они относятся к идеологическому, а не прикладному искусству, - чтоб они будили сложные ассоциации, чтоб они были об огромном, т.е. чтоб движимы были идеалом, не меньше. (Противоречивость может быть и в чем-то прикладном, скажем, рассмешить призванном, в анекдоте, например, от которого никто не хочет огромности, сложности и идеала.)
Так Савич, пожалуйста, именно на огромность и претендует. Особенно, если предположить, что рассказ написан недавно, то есть во времена, в-СМИ-немодные для проявлений совестливости. Он, можно сказать, против достижительной морали, отсутствие которой в народной массе веками, как открыл Ахиезер, не позволяет России слиться с Западом, с техногенной цивилизацией, и заставляет оставаться цивилизацией переходной (переход – от цивилизаций традиционных)...