Тогунов Игорь.
Эссе «Ласточки над лотком сладостей».
Иоланта смотрела, не отрываясь, в светлое прозрачное небо. Остров казался необитаемым, но чувство одиночества не приходило: незримое присутствие, неосознанная, но осязаемая аура посторонних настораживала и беспокоила. Беззвучно парящие над морем чайки были словно царапины на старой плёнке немого кино. Сквозь её тонкие пальцы сыпался сухой мелкий горячий песок, она всё старалась зачерпнуть его горстью, но песок нахально сочился и сочился струйками, и смешивался с телом берега. Песок был похож на зыбкие потери прошлого давнишнего тепла. Но прошлое, как и друзья в нём, уже более не вспоминались. Вчера белый силуэт трёхмачтового судна растаял за горизонтом, слегка надорвав его линию, как изношенную самую тонкую струну потрёпанной гитары.
Этот любимый душе безлюдный островок и себя на нём Иоланта видела в который раз. Верно, сон смешивался с явью, и было неразличимо их единение. Игра разума, создающая реальность, вначале поражала. Но к этому быстро привыкаешь, и реальные события постепенно, словно на медленном огне кипящее молоко, разбухают и разбухают. Вот так и смиряешься в повседневности с этой разнообразной игрой разума. Но теперь, во вновь сотворённой реальности, смотреть в бесцветную уже к вечеру полупрозрачную небесную непроглядь с царапинами чаек становится тоскливее и тоскливее. От одиночества. А оно вот-вот проявится, выползет из сухого песка тоненькой змейкой. («И откуда в морском прибрежном песке змейки?» – подумалось ей. Только подумалось. Ответ был неважен, в сущности. Ответ не менял сущности появления змейки). Она отвернулась и представила, что песочная змейка («Ах, как поэтично я назвала эту мерзость») ей только почудилась. («Игра моей печали», – подумалось ей ещё немножко). Но, действительно, что у иных оказывается там за спиной, во сне не существует. И стоит нам вот так запросто легко отвернуться от нежелаемого – оно безвозвратно растворяется в заспинной темноте. И остаётся лишь в памяти, в нашем воображении. А это (мы думаем так) – ничто...
